В огонь и в воду - Амеде Ашар

— Все равно, доѣду.

Къ концу ночи онъ увидѣлъ стѣны Монтестрюка, выступающія изъ мрака.

— Кто идетъ? крикнулъ часовой, замѣтивъ толпу людей, подходившихъ къ воротамъ.

— Благородный графъ де Шаржполь, сиръ де Монтестрюкъ, мой господинъ, возвращается мертвымъ въ свой замокъ.

Подъемный мостъ опустился и процессія перешла ровъ и опускную рѣшетку.

Если бы Джузеппе, вмѣсто того, чтобъ войдти черезъ ворота, взялъ по тропинкѣ, шедшей подъ скалой, на которой возвышалась стѣна замка, онъ, можетъ быть, различилъ бы двѣ обнявшихся тѣни, смутно рисовавшіяся въ черной рамѣ окна, на верху большой башни. Графиня обнимала графа де Колиньи и не могла съ нимъ разстаться.

— Итакъ, насталъ часъ проститься, говорила она, и навсегда!

— Не навсегда, Луиза; я ворочусь.

Она качала головой и слезы текли по ея лицу.

— Вы отложили отъѣздъ на одинъ день… вы подарили мнѣ этотъ день, но и онъ прошелъ, какъ прочіе… теперь все кончено!

Онъ говорилъ ей о будущемъ.

— Нѣтъ, нѣтъ! вы не вернетесь… Арманьякъ такъ далеко… а въ Парижѣ такъ хорошо!

Ее душили рыданія; сердце билось въ груди; ничто не могло успокоить ея отчаянья, ни клятвы, ни обѣщанія.

— Я чувствую, говорила она, что никогда ужъ васъ не увижу!

Блѣдный свѣтъ, предвѣстникъ утра, начиналъ показываться на горизонтѣ.

— Вотъ ужъ и день! сказала она, вздрогнувъ. И, обнявъ его въ послѣдній разъ, произнесла:

— Прощай!

Она прильнула губами къ его лбу и безмолвно указала на веревку, повѣшенную у окна. Графъ де Колиньи повисъ на ней.

— О! нѣтъ, нѣтъ! не сейчасъ! вскричала она.

Со стороны воротъ послышался шумъ, потомъ завизжали цѣпи подъемнаго моста въ пазахъ и раздался стукъ упавшаго помоста.

— Боже! сказала графиня, графъ де Монтестрюкъ, можетъ быть!… Ступайте! ступайте!

Графиня простояла, задыхаясь въ страхѣ, у окна, пока графъ де Колиньи спустился по веревкѣ и убѣжалъ въ лѣсъ. Дрожащей рукой она схватила веревку и, притянувъ ее наверхъ, спрятала въ сундукъ. Едва успѣла она затворить окно, какъ къ ней постучали въ дверь. Кровь бросилась ей въ голову.

— Что тамъ? спросила она глухимъ голосомъ.

— Это я — Джузеппе, вашъ слуга, съ порученіемъ къ графинѣ отъ графа де Монстрюкъ, моего господина.

Луиза пошла медленно къ двери, прислушиваясь. Галопъ лошади раздался вдали.

— Уѣхалъ! прошептала она.

Она отперла дверь — и Джузеппе, со шляпой въ рукѣ, блѣдный, разстроенный, вошелъ въ комнату.

— Графиня, сказалъ онъ, кланяясь:- вотъ письма, которыя графъ приказалъ мнѣ вручить вамъ. Кромѣ того, онъ передалъ мнѣ свой перстень для своего сына.

Графиня взяла у него изъ рукъ письма и перстень. Она смотрѣла на него съ ужасомъ и боялась спросить.

— Но самъ графъ? спросила она наконецъ.

— Графъ слѣдуетъ за мною. Извольте взглянуть.

Онъ раздвинулъ складки портьеры и показалъ графинѣ на носилкахъ тѣло графа, поставленное двумя служителями посрединѣ комнаты и окруженное четырьмя горящими свѣчами.

Изъ груди Луизы вырвался крикъ.

— Умеръ!

— Умеръ со шпагой въ рукѣ, какъ дворянинъ и какъ солдатъ. Вы видите, графиня, послѣдняя мысль его была объ васъ,

— Гдѣ, когда, какимъ образомъ? спросила она.

Въ нѣсколькихъ словахъ Джузеппе разсказалъ ей, какъ, проведя ночь за картами въ Лектурѣ, графъ отправился на разсвѣтѣ искать барона де Саккаро, и какъ, заставши его въ Сенъ-Жанъ-ле-Конталье, онъ напалъ на него и убилъ.

— Тогда графъ и написалъ письма, которыя я обѣщалъ доставить вамъ. Потомъ онъ скончался отъ ранъ, получивъ отпущеніе нашей святой церкви.

Луиза упала на колѣна, закрывъ лицо руками.

— Теперь, графиня, мое порученіе исполнено и я могу идти.

И Джузеппе тяжело опустился на полъ возлѣ своего господина.

— Вотъ наконецъ и третій! сказалъ онъ.

Служители, принесшіе носилки, тогда же ушли. Графиня осталась одна съ двумя трупами; кое-какъ она дотащилась до окна, ухватилась за него и съ трудомъ выпрямились. Вдали, по дорогѣ, при первыхъ лучахъ свѣта, неслось облако пыли, будто уносимое вѣтромъ.

— Ахъ! сказала она, вдова и одна!

Она подошла къ столу.

— Но я могу написать, продолжала она, послать къ нему верховаго, вернуть его…

Она уже готова была опустить перо въ чернила, но бросила его.

— Какъ! сказала она себѣ, я предложу ему руку и вмѣстѣ съ ней заботу о раззоренной женщинѣ!… Если графъ де Монтестрюкъ искалъ смерти, то я, зная давно его дѣла, могу догадаться, что у него ничего не осталось… Сдѣлаться бременемъ для него, послѣ того какъ была его счастьемъ, мнѣ!… ни за что. И кто знаетъ? можетъ быть еще онъ и откажется… О, нѣтъ! Я сохраню имя, которое ношу, и добьюсь, чтобы сынъ того, кого ужь нѣтъ больше въ живыхъ, носилъ это имя съ честью.

Она затворила окно и ужъ не смотрѣла на бѣлое облако, исчезавшее вдали.

— Теперь прошедшее умерло; надо думать только о будущемъ, продолжала она.

Графиня позвонила. Вошелъ слуга.

— Доложите графу Гуго де-Монтестрюку, что мать желаетъ его видѣть, сказала она.

Черезъ минуту вошелъ ребенокъ повидимому, лѣтъ семи или осьми; она взяла его за руку, подвела къ тѣлу графа Гедеона и сказала:

— Отецъ твой умеръ, сынъ мой; мы остались одни… Помолитесь за вашего отца, графъ.

Скоро зазвонили колокола капеллы и церкви и возвѣстили вассаламъ графа де Шаржполя о смерти господина. Со всѣхъ сторонъ сбѣжались они преклонить колѣна вокругъ гроба, покрытаго большимъ покровомъ изъ чернаго бархата съ фамильнымъ гербомъ, и окруженнаго сотнями свѣчей, горѣвшихъ въ дымѣ ладона. Но за толпою слугъ показались и жиды съ кривыми лицами, и жадные какъ волки ростовщики.

Графиня приняла ихъ сама и, указывая на длинные столы, поставленные на дворѣ, сказала имъ:

— Идите и ждите; завтра замокъ будетъ вашъ; сегодня онъ принадлежитъ смерти.

Черные значки развѣвались на верху башень и черные драпировки висѣли изъ оконъ. Похоронное пѣніе раздавалось подъ сводами капеллы, наполненной дымомъ ладона. Графиня пробыла въ ней цѣлые сутки, преклонивъ колѣна на голыхъ плитахъ, опустивъ покрытую вуалью голову, сложивъ руки въ молитвѣ, окруженная слугами замка, въ слезахъ.

Когда она вышла изъ капеллы, она была ужъ не та женщина, которая вошла туда. Лицо ея было блѣдно, какъ мраморъ, и въ заплаканныхъ глазахъ свѣтилась твердая рѣшимость. Кротость и мягкость выраженія исчезла и замѣнилась суровостью; вмѣсто огня молодости, появилась грустная покорность судьбѣ и взглядъ ея ручался, что у нея достанетъ силы воли, чтобы такою остаться уже на вѣки. Прежде она была изящной, теперь стала величественною.