Знак «фэн» на бамбуке - Самуэлла Фингарет

– Свиток кончился, но не кончилось сокровенное, как нет конца у природы, как не оборвётся связь человека с ней, – проговорил Ни Цзань после длительного молчания.

– Осмелюсь просить вас, дорогой друг, начертать эти знаменательные слова на свитке.

– Вы сами, сударь, показывали мне надписи, сделанные вашей рукой и рукой вашего сына. Должен сказать, что вы один из искуснейших каллиграфов, каких приходилось мне видеть. Почерк младшего господина обещает со временем не уступить вашему. Древние говорили: «Дурного человека можно узнать по тембру голоса, злодея выдаёт штрих». Ваш штрих наполнен трепетом жизни и выдаёт душу возвышенную. Я же, если позволите, ограничусь лишь тем, что приложу печать с иероглифом «жизнь». Иероглиф мной вырезан в подражание старинной каллиграфии.

– Любой оставленный вами знак увеличит достоинства свитка и послужит мне напоминанием о тех счастливых днях, когда, пользуясь милостями Неба, я ежедневно мог видеться с вами в школе, где мы оба учились. А потом, презрев ваши советы, я без пользы загубил свои ещё не развившиеся способности, оставил кисть и тушь ради шапки и пояса чиновника.

– Не скромничайте, сударь. Вы выполняете почётный долг, и ваше имя среди первых чиновников города.

– Мой сын не посмеет обеспокоить вас просьбой, но если вы найдёте нужным оставить подпись на вашем драгоценном подарке, мы оба – и он и я – не устанем благодарить до конца наших дней величайшего из художников.

– Вы слишком добры к скромному жителю гор и озёр.

– Пребывание в тени – обитель великого человека.

Ни Цзань протестующе поднял руку:

– Чтобы прервать незаслуженную хвалу, я потороплюсь в свою очередь обратиться к вам с просьбой. Мне хотелось бы самому выбрать цвет ткани для окантовки листа, который вы по своей доброте назвали «драгоценным подарком». Не разрешите ли вы вашему сыну сопроводить меня в лавки, где продаётся шёлк?

– С той самой поры, когда пять лет назад мы жили в поместье и мальчик был похищен чуть ли не из рук у служанок, Цибао никуда не выходит один. Но с вами, дорогой друг, я отпущу его без всякого страха.

– Я слышал об этом ужасном потрясении. Оно выпало на долю ребёнка, когда душа особенно беззащитна, доверчива и ранима. Как же вам удалось вырвать сына из мерзких рук торговца детьми?

Хуэй-Цзун. Обработка шёлка. Фрагмент свитка на шёлке. XII век.

– Без вмешательства Неба не обошлось, и я не устаю возжигать благовонные свечи в память о чудесном спасении. Мы с женой выплакали все глаза и уже расстались с надеждой увидеть сына живым. Вдруг крестьяне обнаружили его в лесу. Он лежал без памяти, весь в ссадинах и кровоподтёках. Крестьяне догадались заявить в ближайшую управу, а там, по счастью, оказались разосланные мною приметы. Вскоре мы смогли обнять нашего сына.

– Велика, как небо, радость родителей, которым вернули ребёнка! – взволнованно воскликнул Ни Цзань.

– Мальчик долго болел. В бреду твердил про своих старших братьев, но он у нас единственный сын, и, кроме него, некому было бы после моей смерти приносить на алтарь поминальные жертвы предкам. Старшая у нас – дочь. Когда наконец жизнь победила и мальчик стал поправляться, оказалось, что он не помнил имени похитившего его торговца, не знал название местности, где он провёл три страшных месяца. Связно он мог рассказать только о так называемых «старших братьях». Это были два мальчика, очевидно из простонародья. Они находились у похитителя в услужении. Всех троих посадили в повозку и куда-то повезли. Потом почему-то мой сын остался один. Впряжённый в повозку мул испугался и понёс, не разбирая дороги. Вот всё, что несчастный ребёнок был в состоянии вспомнить, и мы с женой перестали мучить его расспросами.

– Поистине ваш сын носит имя, отвечающее родительской к нему любви.

– Чтобы вырвать сына у смерти, мы поменяли, пока он болел, его детское имя и назвали Цибао – «Семь драгоценностей». Смерть не узнала, кто скрылся под новым именем, ей пришлось отступить.

Когда дневная жара пошла на убыль и листья в саду зашелестели от лёгкого ветерка, привратник распахнул резные ворота. Ни Цзань и Цибао вышли на улицу, обогнули каменный щит-экран, поставленный перед воротами для защиты от нечисти, и пошли по низкой пешеходной дорожке в тени высаженных деревьев. Сзади, на почтительном расстоянии, двинулся Гаоэр, расторопный и бойкий юнец, приставленный для услуг к Цибао. Годами Гаоэр не намного обогнал своего господина.

Путь лежал не далёкий, но и не близкий. Дом инспектора фарфоровых мастерских располагался в тихом квартале, где жили первые чиновники города. Редкий прохожий попадался навстречу. Ещё реже тревожили мостовую коляски. Приподнятая проезжая часть была присыпана белым песком и светлела сквозь частокол тёмных стволов высаженных деревьев, наподобие снежной насыпи.

Прикрыв тростниковыми веерами лица, просеменили две девушки-служанки в одинаковых розовых юбках и вышитых кофтах цвета лиловой сливы. Прошёл чиновник в длинном халате, перетянутом жёлтым поясом. У поворота прогуливался нарядно разодетый молодой человек. Он держал за кольцо большую вызолоченную клетку, в которой прыгала и щебетала птица.

Вскоре к первому щёголю присоединился второй, очевидно приятель, и также с клеткой в руках. Брать с собой на прогулку птиц вошло в обычай.

Улица тянулась с севера на юг, кружа и петляя. Южные города не могли сравниться со строгими городами севера. В Даду улицы были натянуты, словно струны, и пересекали одна другую под ровным углом. Цзицин разбит на холме. Улицам приходилось изворачиваться змеями, чтобы взобраться наверх или сползти с крутизны. Взбирались и сползали ограды, ворота, глухие стены домов. Поднимавшиеся над оградами черепичные крыши казались летящими из-за загнутых кверху краёв. Вцепившись в крышу, скалили пасти установленные на домах невиданные существа – полульвы-полусобаки.

Мир кишел злыми и безобразными духами. Их никто никогда не видел, но каждый знал, что снуют они непрестанно, норовя заскочить в дом и устроить всевозможные пакости. Только одно и спасало, что духи умели двигаться лишь по прямой. Кривизна крыши и экран перед входом вынуждали их повернуть обратно. Но если нечисть всё же отваживалась на бесчинство и предпринимала попытку прорваться, то тут львам-собакам полагалось не оплошать. На то и лепили их с раскрытой ощеренной пастью, для того и устанавливали на крышах – пусть хватают злых духов, стерегут от нечисти дом.

Каменный мост с резными перилами, переброшенный через канал высокой дугой, чтоб могли проходить лодки, вывел на Главную улицу, бравшую начало от городских ворот. И сразу всё изменилось. Прохожих сделалось больше. Они не прогуливались, а шли торопливо. У многих на плечах висели коромысла с поклажей. По мостовой грохотали повозки, нагруженные выше краев. Снова мост – на этот раз перил не было видно из-за лавчонок, лепившихся к перилам, как птичьи гнезда к скале. В городе мост называли «торгуем сластями»: так много пристроилось здесь торговцев лепёшками, жареными орехами, яблочной пастилой. Разносчики продавали с лотков варенные на пару пампушки, пирожки с тёртыми пряностями. Товар расходился быстро. Люди ели, перекликались, обменивались новостями. Ребятишки вертелись возле торговца игрушками, лезли под самые ноги. На шесте у торговца, как грозди яблок на ветке, висели цветные хлопушки, фонарики в пёстрых разводах, шумихи, мячи, воздушные змеи. Вот было бы радостью заполучить хоть самую маленькую хлопушку! Взрослых больше привлекали чёрные палатки гадателей, разбитые сразу же за мостом. За связку монет гадатели предрекут повороты в судьбе, назначат счастливые дни для сватовства, постройки нового дома или поездки к родным.