Три недели в Париже - Барбара Брэдфорд

Но от себя не убежишь, подумала Мария. У тебя огромное, толстое тело, и в этом виновата ты одна. Она поднялась, подошла к туалетному столику с венецианским зеркалом и внимательно вгляделась в свое отражение.

У тебя все получится. Получится похудеть. У тебя есть великолепная мотивация. Поехать в Париж, чтобы встретиться с Аней и вновь подружиться с Джессикой, Александрой и Кей. А если повезет, ты увидишься и с Рикардо. Она знала, где он живет. Знала, что он не женат.

Глава 5

Аня Седжуик была поражена. Она опустилась на диван, изумленно глядя на сидящего напротив мужчину. В ее глазах застыл немой вопрос. Поправив вышитые подушки, Аня, слегка нахмурившись, спросила:

— Но почему ты так поторопился? Это на тебя не похоже…

Николас Седжуик откашлялся:

— Пожалуйста, Аня, не сердись.

— Боже мой, Ники, я и не думаю сердиться.

Ники был ее любимцем, и, несмотря на отсутствие кровного родства, Аня относилась к нему как к сыну. Он занимал в ее сердце особое место.

— Ну, хорошо, — продолжала она. — Ты уже разослал приглашения, значит, отменить торжество невозможно. Лучше расскажи мне обо всем поподробнее. Начинай, я вся внимание.

— Мне хотелось устроить на твой день рождения что-нибудь совершенно необычное. Я знаю, ты обожаешь «Ледуайен», поэтому я снял ресторан на весь вечер. Сначала будет коктейль, потом ужин с танцами. И разумеется, несколько сюрпризов.

— Зная тебя, не сомневаюсь, что сюрпризов будет множество, — засмеялась она.

Ники кивнул, он был рад, что Аня не стала сердиться.

— Ты обязательно должна отпраздновать свой восемьдесят пятый день рождения. Пускай в этот день с тобой рядом будут все, кто тебя любит и кого любишь ты.

— Список приглашенных у тебя с собой?

— Конечно. — Ники смущенно улыбнулся. — Боюсь, я поступил коварно. Я попросил Лору дать мне адреса из твоего архива. Вот список.

Вынув его из кармана, Ники поднялся и сел рядом с Аней на диван.

После ленча, когда Ники наконец ушел, Аня вернулась в гостиную на втором этаже. Здесь хорошо было коротать время с семьей и друзьями, отдыхать, читать. И что не менее важно, здесь хорошо было работать в окружении любимых книг и предметов, собранных на протяжении жизни.

Пройдя по комнате, Аня задержалась у окна, думая о том, каким унылым кажется в этот холодный февральский день ее сад. Темные силуэты деревьев четко вырисовывались на фоне ясного парижского неба, после проливного дождя мокрый булыжник отливал серебром. Трудно было поверить, что через месяц-другой сад украсится ярко-зеленой травой, кустами папоротников, розовыми звездочками цветущей вишни и крошечными бальзаминами, высаженными по краю газона. К тому времени деревянная изгородь сада заблестит свежей белой краской.

Аню всегда восхищали сад, необычный внутренний двор и живописный дом с черно-белым фасадом из дерева и кирпича. Казалось, его в целости и сохранности доставили сюда, в центр Парижа, прямиком из Нормандии. Дом находился всего в двух шагах от шумного бульвара Инвалидов, свернув с которого на рю дель Юниверсите вы оказывались в знаменитой школе Ани.

Она пришла в этот дом вместе с Мишелем Лакостом, любовью ее юности, первым мужем, отцом двоих ее детей, Дмитрия и Ольги. Дом принадлежал его матери, а после ее смерти перешел к Мишелю. Когда он умер, хозяйкой дома стала Аня.

— Мишель умер совсем молодым, — пробормотала Аня еле слышно и отвернулась от окна.

В последнее время ее одолевали воспоминания. Возможно, всему виной возраст. Но нельзя жить только прошлым. Николас Седжуик, ее племянник по второму мужу, Хьюго Седжуику, заставляет ее смотреть в будущее.

Сев за стол у камина, Аня принялась просматривать составленный Ники список гостей. Она одобрила его выбор родственников и друзей, а также некоторых из ее бывших учеников. Самых лучших и самых способных. В особенности приятно ей было увидеть имена четырех блестящих выпускниц 1994 года: Джессики Пирс, Кей Ленокс, Марии Франкони и Александры Гордон. Особенно Александры.

Аня думала об Александре и ее романе с бедным Томом Коннерсом, пережившим столько горя. Конечно, то была судьба. Она размышляла о роли судьбы в своей собственной жизни. Наверняка ей суждено было прожить именно такую жизнь, какую она прожила, и умереть в этом доме. Она всегда следовала велению сердца, верила в себя как в женщину и художницу. Она жила полной жизнью, никогда не жалела о сделанном — только о том, чего сделать не успела.

Аня Косиковская родилась в Санкт-Петербурге в 1916 году, буквально накануне русской революции, заставившей ее родителей покинуть страну. Когда она подросла, ее отец, князь Валентин, подробно рассказал ей историю их семьи.

Ее родители были русскими аристократами. Отец, происходивший из древнего, очень богатого рода, унаследовал земли в Крыму, заводы и фабрики в Москве и финансовые интересы за границей. Ее мать, Наташа, была дочерью графа Ильи Девенарского, также весьма состоятельного человека.

Ко времени рождения Ани ее отец уже был известен как необычайно талантливый художник. Через пятнадцать лет после отъезда из России Валентин будет признан одним из выдающихся русских художников наряду с Кандинским, Шагалом, Родченко, Эндером и Поповой.

Но в 1918 году, после расстрела царя и его семьи, Валентин думал не о славе, а о бегстве. Он предвидел революцию, был ее свидетелем и заранее предпринял некоторые шаги, чтобы спасти свое немалое состояние.

В январе 1919 года Валентину с Наташей и крошечной дочерью Аней удалось покинуть Россию. После нескольких недель, проведенных в Норвегии, они сели на английский пароход и добрались до Шотландии. Там их ждала старшая сестра Валентина Ольга, бывшая замужем за английским банкиром. Первые детские воспоминания Ани были связаны с Хаверли-Чейз — живописным поместьем ее тетушки в Кенте.

Прожив полгода в Кенте, Валентин с Наташей купили в Челси маленький домик со стеклянной оранжереей в саду — идеальным местом для мастерской, где Валентин мог бы писать картины. В этом прелестном старом доме и выросла Аня — в окружении старинных вещей, которые ее мать ухитрилась вывезти из России: серебряного самовара, из которого они каждый день пили чай, икон, стоявших на столе в гостиной рядом с фамильными фотографиями в рамках Фаберже.

Аня ела русскую пищу, учила русскую историю, которую преподавал ей отец, и русский язык — дома ее родители говорили между собой только по-русски. Она воспитывалась так же, как любая девочка из аристократической семьи воспитывалась бы в Санкт-Петербурге. И все же она была и английской девочкой, усвоившей обычаи приютившей ее страны.