’НЕЙРОС’. Часть третья ’Черные слезы’ - Павел Сергеевич Иевлев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не думал, что всё так плохо, — признал я.
— Думать не твоя сильная сторона.
— Дима, не хами отцу.
— Ладно, ладно, извини. Думаю, даже среди здешних элит мало кто понимает, в какую жопу они загнали свою экономику. Но те, кто поняли, решили исправить ситуацию самым древним и проверенным способом — маленькой победоносной войнушкой.
— Это сработает?
— Без понятия. Думаю, в планах её организаторов резко сократить базу трудовых ресурсов. Быстренько сжечь их в войне.
— Радикально.
— У меня нет других версий. Кланы накачивают оружием, проводят мотивационную обработку, меняют недостаточно агрессивных премов, запускают в оборот боевые стимуляторы. При этом военные и полицейские киберы, которые могли бы вынести их ещё вчера, куда-то делись. Никаких объяснений этому не даётся, зато шестнадцатилеток в нарушение всех принципов сгребают в городское ополчение. Скорее всего, одних размажут о других. По странному совпадению, как раз незадолго до очередного Дня Аренды. На который, я думаю, прийти будет уже некому.
— То есть они собираются просто убить несколько тысяч подростков? — поразился я. — Не проще ли сократить воспроизводство населения? Ведь большая часть детей «инкубаторские», зачатые в пробирке и выношенные в аренде. Остановить этот конвейер куда проще, чем утилизовать лишнее население в войне.
— Это было сделано, когда твоя бывшая пациентка, а нынешняя Верховная, то есть мадам Калидия, зарезала своего папашу и встала у руля. Она практически сразу прикрыла лавочку, урезав воспроизведение населения. Но при этом число подростков не снизилось, они-то уже родились. В результате город имеет ситуационный кризис демографического перевоспроизводства, за которым последует резкий спад, но про спад никто не думает, все думают, куда деть этих. И, кажется, как раз придумали.
— Знаешь, Дим, — сказал я, осторожно сгружая с коленей голову спящей Нагмы, — мне, кажется, надо срочно поговорить с ребятами.
— Думаешь, они тебя послушают?
— Я хотя бы попробую.
— Зачем они тебе, папаша?
— Они ни зачем мне не нужны, Дим. Они не очень умные. Они эмоционально нестабильны. Они ничего не знают и не хотят учиться. Они упрямые, как ослы. Они часто неадекватны. От них куча проблем и ноль благодарности. Они развернутся и свалят, как только я стану им не нужен, и даже не обернутся посмотреть, что со мной сталось. Но знаешь что, Дима? Как будущий отец учти, с родными детьми ровно та же фигня. каждый родитель сталкивается с тем, что ребёнок собирается учинить какую-нибудь лютую хуергу, которая превратит его жизнь в говно. И как ни кричи, ни убеждай, какие аргументы ни приводи — он будет лишь злиться и отмахиваться от ничего не понимающего в жизни отца. Ты будешь отчётливо видеть, что следующий его шаг ведет в пропасть, но ни хера не сможешь с этим поделать.
— И что тогда?
— Тогда ты будешь молиться, пить, плакать и надеяться на чудо. Но до последней секунды не перестанешь пытаться.
Глава 4. Над пропастью во лжи
У Сэлинджера есть знаменитый роман «Над пропастью во ржи». Его герой мечтает ловить детей, бегущих к краю, разворачивать их, давать поджопник и, вытирая слезы умиления, смотреть, как они возвращаются на верный путь.
Книжка хорошая, но герой клинически наивен. Когда дитя ломится к пропасти, то удержать его можно, только оглушив и связав. Это не просто непробиваемая стена. Это стена, с которой в тебя плюют, кидают камнями и ссут кипятком.
Мерсана очень скоро заставила пожалеть о потраченных на её выкуп деньгах. Женщина оказалась удручающе глупа, зато горласта и эмоциональна так, что разговаривать в её присутствии невозможно — сразу переходит в режим истерики. А поскольку Дженадин от неё не отлипает, то и с ней поговорить не вышло. Мерсана отчего-то сразу меня невзлюбила, возможно, по принципу «Не делай людям добра», а значит, и Колбочке я снова не друг, а так — в углу насрано. Сик, как говорится, транзит.
Шоня так и липнет к Дмитрию, смотрит на него влажными глазами и норовит зацепить бюстом, расходясь в отнюдь не узких здешних коридорах. Но при этом всё равно готова арендоваться в «Городской фронт».
— Шоня, ты же при одной мысли об аренде бежала блевать! Что случилось?
— Это совсем другое! Как ты не понимаешь? Ты же видел, что было на Средке!
— Я видел. Ты — нет.
— Что значит «нет»? — тычет пальчиком в экран рыжая.
Ролики крутят теперь круглосуточно, и каждый следующий снят истеричнее предыдущего, хотя исходный материал один и тот же. Клановые в них окончательно утратили человеческий облик, превратившись в некое усреднённое хтоническое зло, с оскаленными кривыми зубами, выкаченными безумными глазами и окровавленными руками, сжимающими оружие.
— Тебя не смущает, что «внезапное коварное нападение» снимали сотни камер с тысячи ракурсов?
— Конечно, — сердито отвечает девушка, — всегда знала, что тебе на всех плевать. Пусть убивают и насилуют, а ты будешь только сидеть и язвить! Уйди, видеть тебя не хочу!
Ну да, ну да. Она же хотела себе памятник. А для этого обычно приходится сначала сдохнуть.
— Кери, ты же интик, ты-то должен понимать…
— Конечно, ведь это не
