Малый народ и революция (Сборник статей об истоках французской революции) - Огюстен Кошен

III

11 декабря адвокатам Дижона пришлось ускорить события, рискуя задеть общественное мнение. Они собрали корпорации беспорядочно, не во всех успев заручиться поддержкой; дело в том, что начала создаваться противная партия, которая и подняла их по тревоге и чуть не расстроила их козни.

13 декабря собираются 19 дворян Дижона, назначают президента, графа де Вьенн, двух секретарей — барона Мервиля и графа де Батай-Мандло — и тайно договариваются любой ценой воспрепятствовать деятельности революционеров. Страх и отчаянные усилия этой горстки людей, прозорливость, с которой они говорили о грядущих катастрофах, тем более поразительны, что никто вокруг них, казалось, не понимал даже, чего они опасаются. Действительно, происки адвокатов никак не нарушали спокойствия высших классов: какое зло могли причинить не очень осторожные ходатайства каких-то судейских? Нотабли высказались против удвоения представительства третьего сословия; и к тому же господином был король, а его популярность, казалось, росла день ото дня. Что касается интенданта г-на Амело, протеже Неккера, то он был

62

другом философов и смотрел на деятельность адвокатов со снисходительной благосклонностью.

Откуда же взялась эта новая партия, одна из всего этого задремавшего мира пробудившаяся и восставшая? Какое представление надо о ней составить?

Эта партия утверждала, что является частью дворянства; однако уже с первых ее шагов нас поражает, до какой степени ее тактика и средства похожи на тактику и средства адвокатов. Она пользуется тем же оружием, говорит тем же языком и, похоже, прошла ту же школу.

Как и адвокаты, дворяне немногочисленны: вначале их было 19, но никогда не было больше 60; хотя в бургундских Штатах заседало 300 дворян. Как и адвокаты, они немедленно откликаются на все побуждения комитета, душой которого является некий маркиз де Дигуан, личность бойкая и подозрительная, весьма мало подходящая для того, чтобы представлять цвет богатой провинции[16]. Как и адвокаты, они берутся за обработку народа, в ту пору еще такого неискушенного, наивного, и используют те же самые средства: предвыборное заискивание, хвастовство гражданской доблестью, сложные маневры, захват мандатов и полномочий: ибо они претендуют на то, чтобы представлять второе сословие провинции, как адвокаты — третье, и с таким

63

же малым правом; постоянная комиссия Бургундского дворянства тогда заседала там же, в Дижоне, между двумя сессиями Штатов; и ни разу ее председатель, виконт де Бурбон-Бюссе, даже не соизволил ответить на предложения де Дигуана[17]. Так же сдержанно относились к ним епископ и духовенство. Только парламент и счетная палата не скрывали своих симпатий к этой партии, тайный комитет которой собирался в особняке самого де Беви — первого председателя. И действительно, кроме нескольких сбитых с толку личностей, к которым старались привлечь внимание, эта группа заговорщиков, как и адвокаты, вышла из суда[18]. Почти вся она набиралась из семей, получивших дворянство на гражданской службе, как противная группа — из адвокатов и судей. Эта группировка парламентской и «философской» партии, еще недавно такая шумная, а затем обойденная и образумившаяся, сохранила от своего революционного прошлого лишь высокопарный слог, привычку к скрытности и очень отчетливое видение той пропасти, в которую катилось королевство.

Одна фраза, произнесенная неким членом революционной группы 23 января, вслед за собранием должностных лиц Шалонского бальяжа, проливает свет на взаимное положение двух заговорщических групп адвокатов и парламентариев: чтобы склонить собравшихся к подписанию наказа дижон-

64

ских адвокатов, оратор-адвокат выступил перед ними с замечательной речью: «Вспомните 28 мая прошлого года; то, что вы делали в течение прошедшего года, предвещает то, что вы будете делать сегодня»[19]. Поэтому движение в декабре 1788 г., с точки зрения партии, конечно, является естественным следствием майского движения: это две фазы одной и той же кампании. Да, в мае во главе партии был штаб, который затем был утерян или устранен: это и было то самое «дворянство мантии», те самые парламентарии, так сильно помятые спустя полгода, в ту пору идол адвокатского сословия, пьяные от популярности и для расшатывания королевской власти пользующиеся теми же людьми, кадрами, теми же тайными и мощными «средствами», которые в декабре они сочли такими опасными. Так, парламентарии были в заговоре вместе с адвокатами; прежде чем начать борьбу против них, они сражались бок о бок с ними. Вот почему у обеих партий одна и та же организация и тактика: они одного происхождения; вот почему парламентарии так хорошо разбирались в игре адвокатов и так их боялись: они полгода назад играли в те же игры, знали их замысловатые тайные правила, первое из которых — никогда не говорить, куда идет дело, — и они подозревают, что адвокаты собираются зайти очень далеко; вот почему, наконец, народ, духовенство, наиболее здоровая часть дворян, сам король ничего не боятся и ничего не видят: они — непосвященные.

65

Таким образом, у борьбы, за которой мы будем наблюдать, есть особое свойство и даже особое имя: перед нами одна из тех чисток, которые знаменуют собой различные этапы Революции. В ноябре 1788 г. партия решает выбросить за борт парламентариев, как позднее она поступила с друзьями Малуэ и Мунье, затем с Мирабо и его кружком, затем с группировкой Дюпора-Ламета и так, мало-помалу, до воцарения Террора.

С 15 по 25 января парламентарии готовят свою кампанию в секретном комитете. 20-го приезжают из провинции тридцать их единомышленников, приглашенных 17-го. 22-го они заставляют какого-то сельского мэра послать им список жалоб третьего сословия. Озаглавливают эту бумагу «наказами третьего сословия бургундских Штатов»; обсуждают ее, подписываются под всеми ее пунктами, кроме одного, конечно, ради правдоподобия, и публикуют протокол этого незабываемого заседания. Это театральный прием, но, надо признать, уступки сделаны серьезные: отказ от денежных привилегий, свободное избрание всех депутатов третьего сословия в Генеральные штаты, где до того по праву заседали мэры некоторых городов, — одним словом, все, на что дворянство могло согласиться, кроме удвоения представительства третьего сословия и поголовного голосования, то есть своего собственного уничтожения: как экипаж тонущего судна, оно сбрасывало груз в море, чтобы спасти корабль. Затем обсуждается проект административных реформ для представления третьему сословию, в случае необходимости. Наконец, составляется план действий, очень похожий на план адвокатов: ходатайство из пяти пунктов, требующее равенства

66

налогов и поддержки конституции, будет предложено трем сословиям Дижона, затем от их лица всем городам провинции и, наконец, положено к ногам короля от имени бургундских Штатов.

Когда 25 декабря, после 10 дней тайных совещаний у председателя де Беви и у кордельеров, были приняты эти меры, парламентарии вступают в борьбу и бросают перчатку адвокатам: они торжественно призывают духовенство, окружных судей и городские корпорации, чтобы сообщить им «решения, которые приняло дворянство во имя союза и счастья трех сословий провинции и призвать их совместно добиваться различными необходимыми средствами достижения этой цели»[20].

Ассамблея состоялась 27 декабря у кордельеров. Уже с первого взгляда парламентарии могли понять, что им нечего надеяться даже на малейшую помощь со стороны их прежних врагов: от дворян не пришел никто, от духовенства — один лишь каноник, и тот на следующий день был осужден своим капитулом.

Оставались цеха и корпорации: все их депутаты были здесь, человек 60–80 ремесленников и мелких торговцев, собранных под бдительным оком десятка адвокатов и прокуроров. Кому они окажут свою милость? Какая из двух заговорщических группировок сумеет привлечь в свои ряды и подчинить своим лозунгам стихийную массу панурговых баранов? Никто тогда не мог этого сказать, шансы были равны.

На самом деле нельзя с уверенностью утверждать, что народ был вполне убежден в необходимости политической революции. Декабрьские ходатайства, даже

67

мартовские, говорят об административных, особенно налоговых реформах больше, чем о революции.

Общий, равный налог для всех, то есть менее тяжелый для себя — вот чего требовал народ; и ему было совершенно безразлично, от кого произойдет это благо: от сторонников или от противников поголовного голосования в Штатах. Дворянство, которое само вызвалось отказаться от своих привилегий, имело преимущество перед адвокатами, которые могли лишь требовать этого: и если бы согласились в этом вопросе, следовало бы опасаться, как бы не сошлись и в остальных; провинциальные Штаты были бы поддержаны либеральными реформами, денежными привилегиями, и дело революции было бы проиграно.