Твоя навеки - Лора Грэхем

И все же этот голод настиг его, чтобы он там ни говорил. Этот жар соблазна кипит в его крови и чреслах, делая его таким чувствительным к вещам, на которые обычно он не обращал внимания; например, что джинсы очень уж тесно сидят на нем или что от Фэйт Уильямс исходит чудесный аромат — тонкий, нежный и поистине женственный. Запах чистоты, смешанный с соблазном.

А раз она вызывает в нем такие реакции, не имеет значения, покладиста женщина или нет, причиняет она ему хлопоты или наоборот — она должна отсюда уехать, и чем скорее, тем лучше!

Все еще чертыхаясь про себя, Мик Пэриш остановил «блейзер» возле двери и выбрался наружу. Ему отчаянно хотелось кофе, а кроме того, уже не оставалось никакого повода для того, чтобы не заходить в дом и дольше: животные накормлены и напоены, снег повсюду, где только возможно, расчищен. Ну и ну, он вел себя как последний дурак, как ребенок, изобретающий причины для того, чтобы не возвращаться домой, где его ждет возможное наказание.

Едва он вошел внутрь, как почувствовал аромат свежезаваренного кофе. Бегло окинув кухню взглядом, Мик обнаружил, что гостья, которую он собрался отвезти в город, позаботилась не об одном только кофе: кухня и коридор сверкали небывалой для холостяцкого дома чистотой. А из гостиной доносилось ровное гудение пылесоса. Вот чертовщина! Позабыв о своем желании первым делом выпить чашечку кофе, Мик двинулся в сторону гостиной, на чем свет кроя беспечность женщины, совершенно не думающей о здоровье будущего ребенка.

Этим утром на Фэйт Уильямс были черные брючки и розовая блуза-трапеция, вид которой заставил помощника шерифа застыть в дверях. Казалось, что-то неуловимо женственное проскользнуло вместе с этой розовой блузой в его суровый холостяцкий мир. Фэйт, обернувшись, робко улыбнулась ему, и Мик понял, что оказался лицом к лицу с реальностью, от которой бежал всю жизнь, и эта реальность предстала перед ним неотразимо женственной и нежно благоухающей, с голубыми глазами и белокурыми волосами. Много раз ему доводилось видеть в жизни женщин, подобных Фэйт, но всякий раз он смотрел на них как бы сквозь бинокль. Они были по ту сторону невидимого барьера, который не преодолеть. Они были не про него, эти нежные, хрупкие создания, олицетворявшие в себе то, от чего он стремился отгородиться всю жизнь. В такой отстраненности заключалось определенное преимущество: не придется разочаровываться, когда грязная изнанка вылезет наружу. Тяготы одиночества лучше грязи, полагал Мик Пэриш и свято следовал этому принципу многие годы.

Как ни глупо это звучало, — и Мик скорее дал бы себя четвертовать, чем сознался в этом вслух, — но в самой глубине души он продолжал лелеять некий образ женщины, которая не была бы дешевой эгоисткой и расчетливой хищницей, как многие из тех, с которыми сталкивала его жизнь, женщины, которая умеет любить и бескорыстно отдается этой любви, женщины, своей мягкостью и чуткостью помогающей сгладить жестокость окружающего мира.

— Мик! — Улыбка на лице Фэйт угасла, когда она увидела, как молча стоит он на пороге и сосредоточенно, почти хмуро, глазеет на нее. Сердце испуганно заколотилось, и она начала лихорадочно перебирать, чем именно могла вызвать его недовольство.

Помощник шерифа нахмурился еще больше.

— Немедленно оставьте пылесос, миссис Уильямс. Почему в конце концов кто-то другой должен печься о вашем здоровье?

— А что страшного в том, что я немного приберусь?

— Черт возьми, вы же беременны и не должны напрягать себя тяжелой работой.

Сколько жизнь ни трепала Фэйт, полностью сломать ее она все же не успела. Стремление к самоутверждению все еще жило в душе Фэйт, и сейчас глаза ее невольно сверкнули, а мягкие, нежные губы сложились в твердую линию. Наружу рвались слова о том, что пылесосить пол вовсе не означает подвергать себя риску, что беременность не инвалидность, и все такое в том же роде. Но Фэйт ничего не сказала: она слишком хорошо знала, что возражать мужчине небезопасно.

Однако Мик уловил искры в ее глазах, увидел, как дернулся вверх подбородок, и ему неудержимо захотелось ухмыльнуться.

— Давайте, давайте, — бросил он, за грубоватостью тона скрывая улыбку, — сворачивайте работу, леди.

Очень не понравилось Фэйт словечко «леди». Таилась в нем какая-то насмешка, и она заподозрила, что насмешкой и исчерпывается отношение к ней этого человека. Снова подступили слова обиды, и снова они остались невысказанными.

Подождав еще немного, Мик лениво отвернулся. Если женщина не в состоянии за себя заступиться, это ее проблема, и он здесь ни при чем.

Его равнодушие задело ее больше, чем все его грубоватые словечки. Слишком долго все, что она чувствовала и переживала, не имело значения, слишком долго ее топтали и мешали с грязью, заставляли ощущать себя ничтожеством и били только потому, что она не успевала вовремя погладить рубашку или разогреть ужин.

Правда, в последние два-три месяца она начала освобождаться от прежнего страха. Перемены могли показаться незначительными, и все же впервые в жизни она стала подозревать о том, что ее чувства и переживания значат не меньше, чем чувства и переживания других, а если так, то никто, никто на свете не имеет права измываться над ней!

Плохо понимая, что делает, Фэйт рванулась вслед за Миком и появилась на пороге кухни в ту секунду, когда он наливал себе кофе.

— Минуточку, мистер Пэриш! — звенящим от волнения голосом сказала она, чувствуя, как пересыхает от страха горло. Боже, она совсем сошла с ума!

Мик, уловив неуверенность и даже страх в ее интонации, неторопливо обернулся и прислонился к стойке, стараясь держаться как можно более мирно.

— Да, мэм? — негромко отозвался он, размешивая кофе в чашке.

— Мне… — О Господи, опять этот панический ужас, и в комнате сразу не хватает воздуха, и сердце вот-вот не выдержит и лопнет… — Мне… не нравится, в каком тоне вы со мной разговариваете!

Сбивчивость слов, бледность лица яснее ясного дали понять Мику, чего стоило этой маленькой женщине сделать подобное заявление, и в душе его невольно мелькнуло восхищение.

— Что ж, наверное, вы правы, и впредь я постараюсь быть более вежливым, — сказал он мягко.

Фэйт, ожидавшая, что сейчас на ее голову обрушатся все громы и молнии, так и замерла на пороге кухни с открытым ртом.

— В-вы… постараетесь? — спросила она полушепотом.

Мик сделал глоток кофе и невозмутимо заверил ее:

— Да, постараюсь. Не желаете травяного чаю? Я держу его на случай визита соседки, которая тоже ждет ребенка.

Фэйт, не чуя ног, шагнула в кухню. Она почувствовала себя оглушенной. Она ждала землетрясения, а получила в ответ спокойное понимание.