Лига мартинариев - Марианна Алфёрова

Мне показалось, что слушавший меня на том конце провода усмехнулся, но не шутке, а моей недалекости, и мысль эта уколола меня пребольно. И я поняла, что моя крошечная победа над собой (а не над Вадом), еще ничего не значит, ибо шкура мартинария намертво приросла ко мне. А самоистязательность мыслей — моя суть, вечное клеймо мартинария.

В трубке уже по-гиеньи хихикали гудки. И только тогда я вспомнила, кому принадлежал голос. Звонил Кентис.

15

В утренних новостях показывали все то же, что и в вечерних накануне — искореженный, разорванный на две части автобус, застывший возле кромки тротуара. На асфальте, навзничь, раскинув толстые руки и ноги, лежала старуха в луже крови, а вокруг нее раскатилась картошка, разлилось подсолнечное масло. Рыжая панамка, тоже в крови, висела на ветке дерева — отбросило ли ее туда взрывом, или кто-то, в растерянности, повесил ее на ветку, Кентис не знал.

Потом появилось лицо старухи в черном. Но она ничего не говорила, лишь бессвязно выла и махала рукой, пока двое вели ее к машине «скорой». Ее место в объективе занял мужчина лет сорока.

— Я его видел… я видел, — твердил свидетель. — Он выскочил из автобуса и побежал.

Какой-то человек в штатском оттеснил репортера и прикрыл камеру рукой.

— Тайна следствия, — заявил хозяин ладони и исчез из объектива вместе со свидетелем.

После этого показали, как на место трагедии прибыл мэр. Это была излюбленная манера Старика — сразу же, немедленно, прибыть туда, где горит, где взрыв, авария, трупы и возле этих трупов гневно пригрозить и сочувственно пообещать. Это он умел. Самое странное, что ему до сих пор верили.

— Негодяя мы найдем! — Старик так сурово глянул в камеру, что у Кентиса противный холодок пробежал меж лопатками.

Неужели Старик знал? Да какое там «неужели» — наверняка знал. Но тогда и причина тоже была ему известна. О боги, что же делать?!

Всю ночь Кентис не сомкнул глаз — метался по комнате, наливал водку, пил залпом, не закусывая и не хмелея. И ждал звонка. Но Старик так и не позвонил. Несколько раз Кентис пытался лечь. Но лишь закрывал глаза — видел старуху в луже крови, рассыпанную картошку и панамку на ветке. Он тут же вскакивал.

— Я как Раскольников, — бормотал он, хихикая, в который раз наполняя стакан. — Кокнул старушку — и все проблемы решены. Но ведь старуха лучше, чем молодая. Если уж выбирать, то старуху, так ведь? — спросил он у своего отражения в зеркале.

И отражение согласно кивнуло.

— Наверное, в России очень вредные старухи, если их так часто хочется кокнуть, — вздохнул Кентис.

Часа в два он позвонил Еве. Зачем? Он и сам не знал. Может, надеялся, что она скажет что-то спасительное. Женщина должна уметь спасать, иначе ей грош цена. Но Ева пробормотала какую-то чепуху, вообразив, что изрекла афоризм. Ладно, плевать на нее и на ее глупости. Надо, чтобы Старик позвонил. Только и всего. Но он не позвонил. Ни ночью, ни утром. Это молчание было хуже самой суровой отповеди. Это означало одно — Старик принял решение…

16

Павел Нартов вставал рано и много работал. Он гордился своей целеустремленностью, несгибаемостью и той легкостью, с какой мог отказывать себе в маленьких удовольствиях. Удача его не баловала. Сверстники, ни мало не запыхавшись на подъеме, давно обогнали его, работая вполсилы, не обладая и четвертью его ума и энергии. Но Павел упорствовал, пробивая незыблемость стен, окружающих человека безродного. Его утверждение в команде Старика на столь высоком посту можно считать почти чудом. Нартов никогда не сомневался в себе, а неудачи вызывали в нем лишь злость, подхлестывая ударами плети.

В разговорах Павел любил сравнивать себя с Орасом, подразумевая, что сравнение должно всегда быть в его, Нартова, пользу. «А что думает о вас сам Орас?» —поинтересовался очередной дотошный журналюга. Увы, Орас Павла Нартова просто не замечал. При встречах Андрей Данатович бывал вежлив, но не более того, видя в Павле обычного чиновника среднего звена. Никого на свете Нартов так не ненавидел, как Ораса, хотя, казалось, им нечего было делить.

А жизнь ежечасно искушала. И главным соблазном была Лига, чьи тайны приоткрывал Нартову Старик. Мощь Лиги была неисчерпаема, возможности — безграничны, у Нартова закружилась голова, когда он осознал, ЧТО скрывается за завесой тайны. Сейчас Павел легко мог бы заменить Старика. И так больше половины работы лежала на его плечах. Старик — всего лишь привычная вывеска, и если она исчезнет, то Нартов, всё сделает гораздо правильнее, быстрее и изящнее. Он чувствовал, что перерос свое подчиненное состояние, как детскую одежонку. Старик давно должен был рухнуть, а он продолжал сидеть истуканом, и это не давало Нартову покоя.

«Глупо надеяться, что кто-то оценит твои способности, твою преданность, твою работоспособность…» — утешал себя Нартов. И одновременно верил: должны оценить. Сегодня у Нартова чувствовал — день судьбоносный. Сегодня для него начнется иная жизнь. И очень важно, какой шаг в эту жизнь сделает он, Нартов.

Нартов пружинисто шагал по только что облитым водой улицам, вдыхал всей грудью утренний воздух, приправленный ароматами цветения и первыми струйками бензинового угара. Город еще не отогрелся с ночи, но Павел в рубашке с короткими рукавами и летних брюках не чувствовал холода. Он всегда одевался очень легко. Учась в университете, даже зимой ходил в одном костюме. Сокурсники смеялись. Впрочем, они смеялись всегда. И когда он рассуждал о Бердяеве и Кафке, и когда говорил, что станет после окончания университета директором компании или займет крупный пост в мэрии, иначе он свою жизнь не мыслит. Проще всего вертеть пальцем у виска. Что ж, удел ничтожеств — смеяться. Задача сильных — достигать. Его девиз — сила и одиночество. Их — толпа и слюнявая слабость.

Теперь он — заместитель мэра, и шагает пешком по улицам лишь потому, что взял за правило — по утрам всегда ходить пешком до Звездной. Здесь его ожидала служебная машина, шофер услужливо распахивал дверь — и Нартов подъезжал к мэрии как король. Или почти как король.

Площадь перед резиденцией мэра была пустынна. На парковке одиноко чернел «Мерседес» Старика. Правильный овал площади только что покрыли новым асфальтом, и сейчас, залитая водой поливалок, площадь напоминала озеро, в неподвижной глади которого отражались дома, деревья и синее небо. Старинный, Екатерининских еще времен особняк, в котором помещалась мэрия, после реставрации выкрасили в холодный бледно-голубой цвет, а многочисленные лепные украшения на фасаде и скульптуры на крыше — в темно-серый. Старик полагал, что подобное сочетание придает зданию строгость, не замечая, что дом сделался похожим на призрак. Жители города с присущим им юмором окрестили мэрию «Летучим голландцем».

Перед массивными, выкрашенными в черный цвет дверьми нахохлившейся птицей торчал охранник.

— Холод — наш первый друг, — сообщил Нартов и похлопал парня по плечу.

Уборщица мыла лестницу, и он пробежал по мокрым ступеням под рассерженное ворчанье старухи. Стол секретарши еще пустовал. Забытый с вечера цветок — подарок Нартова — надломившись, свесился из стакана. Низкое еще солнце, весело подмигивая, пряталось в зелени высоченных вязов. На цыпочках Нартов подошел к двери в кабинет мэра и осторожно толкнул ее. Старик, водрузив на переносицу очки, деловито щелкал по клавишам компьютера. Но едва Нартов вошел, тут же погасил экран.

— Ты видел это? — Старик гневно швырнул Нартову утренний выпуск газеты с фотографией изуродованного автобуса, так, будто его заместитель был виновен во взрыве.

— Видел, и я… — Нартов предусмотрительно сделал паузу и брезгливо отстранил газету.

И мэр заметил его жест.

— Это Кентис, — сказал Старик и в ярости шлепнул газетой по столу. — Решил, что ЭТИМ можно откупиться от Лиги! Идиот!

— Вы уверены? — вновь Павел замолчал на полуслове.

Старик снял очки и морщась, принялся тереть переносицу.

— Не сомневаюсь ни минуты. И тот взрыв в водосточной трубе — тоже его рук дело. Мне абсолютно не нравится затея Кентиса.

Нартов решил, что ослышался. Собственный сын устраивает два теракта, а мэр устало морщится и бормочет: «Мне не нравится».

— Но ведь это убийство…

— Павел, ты ничего не понимаешь, — вздохнул Старик. — Кентис затеял опасную игру. И я… я просто боюсь за него.

Кентис тоже любил упоминать слово «игра». Случайно это совпадение или нет, Нартов не знал. Впрочем, его интересовала не суть, а форма. Ибо только форма дает возможность действовать, а суть эти действия оправдывает.

— Самое лучшее для него сейчас — уехать из города, — сказал Старик после паузы. — Павел, я хочу, чтобы ты этим занялся.

— Даже если он будет сопротивляться?