Леди, леди, это я! - Эд Макбейн

— Да. Я полагаю, этот случай беспокоил Герби. Ну, то, что ему придется завалить этого парня.

— Он сам говорил, что это беспокоит его?

— Нет. Но я знаю собственного мужа. Он бы вовсе не упоминал об этом случае, если бы он его не беспокоил.

— А он рассказал вам об этом уже после того, как он завалил парня?

— Да.

— Сколько лет вы бы дали Робинсону?

— Я не знаю.

— А вы не знаете, на каком курсе он занимался?

— Что вы имеете в виду?

— Учился он на младших курсах или в аспирантуре? Может быть, он еще учится там.

— Я не знаю.

— Следовательно, все, что вам известно, это то, что ваш муж завалил на зачете по логике парня по имени Барни Робинсон, который играл в университетской бейсбольной команде.

— Да. Это все, что мне известно.

— Большое спасибо, миссис Лэнд, мы ценим…

Еще мне известно, что мой муж мертв, — монотонно произнесла Вероника Лэнд. — Я знаю это.

Среди мерзости окружающего запустения университетский городок возвышался островком науки и образцом современной городской застройки. В те далекие годы, когда планировалось и осуществлялось строительство университета, прилегавшие к нему районы считались чуть ли не самыми современными в городе. В них было разбито несколько маленьких парков, стояли ряды величественных особняков и жилые дома со швейцарами в дверях. Но трущобам тоже необходимо куда-то расти. В этом случае они двинулись в сторону университета, затем подошли к нему вплотную, потом обступили полностью, захлестывая обитель науки своей откровенной бедностью и враждебностью. Университет, тем не менее, продолжал оставаться островком культуры и образования — его зеленые лужайки, похоже, служили непреодолимой преградой для дальнейшего посягательства трущоб. По утрам можно было наблюдать как студенты и профессора, бок о бок, выходили из метро и с поклажей своих книг медленно пересекали прилегающий к университету район, где выражение «Острие Бритвы» воспринималось не названием романа Сомерсета Моэма, а фактом повседневной жизни. Как ни странно, но конфликты между местными жителями и университетским народом были крайне редки. Из серьезных происшествий припоминали два: однажды по дороге к метро ограбили студента и однажды чуть не изнасиловали молодую девушку, — а в общем, существовало нечто вроде неписанного соглашения о невмешательстве между сторонами, что позволяло гражданам трущоб и университетскому населению вести не зависящую друг от друга жизнь с минимальным вторжением извне.

Одним из представителей ученой братии был Барни Робинсон.

Карелла и Мейер нашли его на скамейке около студенческого общежития, увлеченного беседой с молоденькой брюнеткой, которая, казалось, только что сошла со страниц романа Джека Керуака. Полицейские представились, и девушка с извинениями удалилась. Робинсон, судя по всему, не был сильно обрадован ни непрошенным вторжением полицейских в его частную жизнь, ни внезапным исчезновением девушки.

— А в чем собственно дело? — спросил он. У него были голубые глаза и открытое лицо. Одет он был в майку с эмблемой университета. Щурясь на солнце, он пытался со скамейки рассмотреть лица Мейера и Кареллы.

— А мы и не ожидали найти вас здесь сегодня, — сказал Карелла. — Вы всегда занимаетесь по субботам?

— Что? А… Нет. Просто тренируемся.

— Что вы имеете в виду?

— Играем в баскетбол.

— А мы думали, что вы играете в бейсбольной команде.

— И в бейсбольной тоже. И в баскет… — Робинсон замялся. — А как вы узнали? Что такое?

— В любом случае, мы рады, что нам удалось вас поймать здесь, — сказал Карелла.

— Поймать меня?

— Я просто так выразился. «Поймать» в смысле «застать».

— Ага, хорошо, что так, — мрачновато заметил Робинсон.

— Каков ваш рост, мистер Робинсон? — спросил Мейер.

— Метр восемьдесят пять.

— Сколько вам лет?

— Двадцать пять.

— Мистер Робинсон, вы проходили обучение у профессора Лэнда?

— Было дело, — Робинсон продолжал с прищуром осматривать детективов, пытаясь понять, к чему они клонят. В его тоне чувствовалась сдержанность, но не беспокойство. Только вид у него был крайне озадаченный.

— Когда это было?

— В прошлом семестре.

— Какой предмет он преподавал?

— Логика.

— И каковы были ваши успехи?

— Я срезался на зачете.

— Почему?

Робинсон пожал плечами.

— Вы считаете, что заслужили это?

Робинсон снова пожал плечами.

— Ну, что скажете? — спросил Мейер.

— Не знаю, почему. Завалил зачет и все.

— Вы занимались?

— Само собой, занимался.

— А сам предмет вам давался?

— Мне казалось, что да, — сказал Робинсон.

— И все равно вы провалились.

— Да.

— Ну, и что вы думаете по этому поводу? — спросил Мейер. — Вы занимались, предмет вроде вам давался, и все же вы завалили его. Так, как же? Как ваше самочувствие?

— Скверное самочувствие, конечно, какое же еще? — ответил Робинсон. — Но не могли бы вы все же разъяснить, что происходит? С каких это пор детективы…

— Просто проводится рядовое расследование, — сказал Карелла.

— Что расследуется?

— Ну? И как же вы себя чувствуете после провала на зачете?

— Я же уже сказал: скверно. А что расследуется?

— Это не имеет значения, мистер Робинсон, только вот…

— Что такое? Может речь идет о договорных играх или о чем-нибудь таком?

— Договорных играх…?

— Ну, да. Вы от команды? Кто-то предлагает договориться об игре?

— Зачем? Вам уже раньше предлагали?

— Нет, черт возьми. Если что-то и происходит, то я про это ничего не знаю.

— Вы — хороший баскетболист, мистер Робинсон?

— Вполне приличный, но моя игра — бейсбол.

— Вы — подающий, так ведь?

— Да, верно. Вы уже так много знаете обо мне, не так ли? Не слишком ли много для рядовой проверки…?

— Вы — хороший подающий?

— Да, — ответил Робинсон без колебаний.

— И что случилось, когда Лэнд провалил вас?

— Меня посадили на скамейку запасных.

— На какое время?

— До конца сезона.

— Как это повлияло на команду?

Робинсон пожал плечами.

— Я, конечно, не хочу петь себе дифирамбы, но…

— Валяйте, — сказал Мейер, — пойте.

— Мы проиграли восемь игр из двенадцати.

— Вы полагаете, что если бы вы остались подающим, то команда победила бы?

— Давайте запишем так — я полагаю, что некоторые из этих проигранных игр мы бы выиграли.

— И тем не менее, вы проиграли.

— Да.

— А как команда отнеслась ко всему этому?

— Скверное было чувство. Нам казалось, что мы можем стать чемпионами города. Мы шли без поражений, пока меня не усадили на скамейку запасных. После этого мы проиграли восемь игр и финишировали вторыми.

— Ну, это не такой уж плохой результат? — подытожил Карелла.

— Первое место только одно, — ответил Робинсон.

— А команда не считала, что мистер Лэнд поступил несправедливо?

— Откуда мне знать, что они там считали.

— А сами-то вы, что думали по этому поводу?

— Не повезло — в жизни всякое бывает, — сказал Робинсон.

— А все же?

— Мне казалось, что предмет я знаю.

— Тогда почему он завалил вас?

— А почему бы вам ни спросить об этом его самого? — спросил Робинсон.

Тут самое время бы сказать ему: «Потому что он мертв», но ни Мейер, ни Карелла не вымолвили ни слова. Они внимательно наблюдали за Робинсоном, который, прищурив от солнца глаза, поглядывал на них снизу вверх. Тут Карелла и спросил:

— Где вы были вчера в пять часов вечера, мистер Робинсон?

— А почему вы спрашиваете?

— Хотелось бы узнать.

— А я думаю, что это не ваше дело, — сказал Робинсон.

— Боюсь, что в данном случае нам самим придется решать, что является нашим делом, а что — нет.

— В таком случае может быть вам лучше получить ордер на мой арест, — сказал Робинсон. — Если дело настолько серьезно, что…

— Никто не говорил вам, что дело серьезное, мистер Робинсон.

— Нет?

— Нет, — сказал Мейер и сделал паузу. — Вы, правда, хотите, чтобы мы получили ордер на ваш арест?

— Просто не понимаю, с какой стати я должен вам рассказывать…

— Возможно, ваши ответы помогут нам внести ясность в некоторые вопросы, мистер Робинсон.

— Какие вопросы?

— Так, где же вы были вчера в 5 часов вечера?

— Я был… занят личными делами.

— Какими именно?

— Послушайте, я не вижу причин для…

— Чем вы занимались?

— Я был с девушкой, — сказал Робинсон со вздохом.

— С которого часа по который?

— Примерно с четырех часов… нет, чуть ранее… занятия закончились в три сорок пять…