Я не верю судьбе - Владимир Высоцкий

1972

Баллада о гипсе

Нет острых ощущений — все старье, гнилье и хлам,Того гляди, с тоски сыграю в ящик.Балкон бы, что ли, сверху, иль автобус —пополам, —Вот это боле-мене подходяще!

   Повезло! Наконец повезло! —   Видел Бог, что дошел я до точки! —   Самосвал в тридцать тысяч кило   Мне скелет раздробил на кусочки!

     Вот лежу я на спине     Загипсованный, —     Кажный член у мене —     Расфасованный     По отдельности     До исправности, —     Все будет в цельности     И в сохранности!

Эх, жаль, что не роняли вам на череп утюгов, —Скорблю о вас — как мало вы успели! —Ах, это просто прелесть — сотрясение мозгов,Ах, это наслажденье — гипс на теле!

   Как броня — на груди у меня,   На руках моих — крепкие латы. —   Так и хочется крикнуть: «Коня мне,     коня!» —   И верхом ускакать из палаты!

     Но лежу я на спине     Загипсованный, —     Кажный член у мене —     Расфасованный     По отдельности     До исправности, —     Все будет в цельности     И в сохранности!

Задавлены все чувства — лишь для боли нет     преград.Ну что ж, мы часто сами чувства губим. —Зато я, как ребенок, — весь спеленутый до пятИ окруженный человеколюбьем!

   Я любовию к людям проникся —   И, клянусь, до доски гробовой   Я б остался невольником гипса!

     Вот лежу я на спине     Загипсованный, —     Кажный член у мене —     Расфасованный     По отдельности     До исправности, —     Все будет в цельности     И в сохранности!

Вот жаль, что мне нельзя уже увидеть прежних     снов:Они — как острый нож для инвалида, —Во сне я рвусь наружу из-под гипсовых оков,Мне снятся свечи, рифмы и коррида…

   Ах, надежна ты, гипса броня,   От того, кто намерен кусаться!   Но одно угнетает меня:   Что никак не могу почесаться. —

     Что лежу я на спине     Загипсованный, —     Кажный член у мене —     Расфасованный     По отдельности     До исправности, —     Все будет в цельности     И в сохранности!

Так, я давно здоров, но не намерен гипс снимать:Пусть руки стали чем-то вроде бивней,Пусть ноги опухают — мне на это наплевать. —Зато кажусь значительней, массивней!

   Я под гипсом хожу ходуном,   Наступаю на пятки прохожим, —   Мне удобней казаться слоном   И себя ощущать толстокожим!

     И по жизни я иду     Загипсованный, —     Кажный член — на виду,     Расфасованный     По отдельности     До исправности, —     Все будет в цельности     И в сохранности!

1972

Бьют лучи от рампы мне под ребра

Енгибарову — от зрителей

Шут был вор: он воровал минуты —Грустные минуты, тут и там, —Грим, парик, другие атрибутыЭтот шут дарил другим шутам.

В светлом цирке между номерамиНезаметно, тихо, налегкеПоявлялся клоун между нами.В иногда дурацком колпаке.

Зритель наш шутами избалован —Жаждет смеха он, тряхнув мошной,И кричит: «Да разве это клоун!Если клоун — должен быть смешной!»

Вот и мы… Пока мы вслух ворчали:«Вышел на арену — так смеши!» —Он у нас тем временем печалиВынимал тихонько из души.

Мы опять в сомненье — век двадцатый:Цирк у нас, конечно, мировой, —Клоун, правда, слишком мрачноватый —Невеселый клоун, не живой.

Ну а он, как будто в воду канув,Вдруг при свете, нагло, в две рукиКрал тоску из внутренних кармановНаших душ, одетых в пиджаки.

Мы потом смеялись обалдело,Хлопали, ладони раздробя.Он смешного ничего не делал, —Горе наше брал он на себя.

Только — балагуря, тараторя —Все грустнее становился мим:Потому что груз чужого горяПо привычке он считал своим.

Тяжелы печали, ощутимы —Шут сгибался в световом кольце, —Делались все горше пантомимы,И морщины — глубже на лице.

Но тревоги наши и невзгодыОн горстями выгребал из нас —Будто обезболивал нам роды, —А себе — защиты не припас.

Мы теперь без боли хохотали,Весело по нашим временам:Ах, как нас приятно обокрали —Взяли то, что так мешало нам!

Время! И, разбив себе колени,Уходил он, думая свое.Рыжий воцарился на арене,Да и за пределами ее.

Злое наше вынес добрый генийЗа кулисы — вот нам и смешно.Вдруг — весь рой украденных мгновенийВ нем сосредоточился в одно.

В сотнях тысяч ламп погасли свечи.Барабана дробь — и тишина…Слишком много он взвалил на плечиНашего — и сломана спина.

Зрители — и люди между ними —Думали: вот пьяница упал…Шут в своей последней пантомимеЗаигрался — и переиграл.

Он застыл — не где-то, не за морем —Возле нас, как бы прилег, устав, —Первый клоун захлебнулся горем,Просто сил своих не рассчитав.

Я шагал вперед неутомимо,Не успев склониться перед ним.Этот трюк — уже не пантомима:Смерть была — царица пантомим!

Этот вор, с коленей срезав путы,По ночам не угонял коней.Умер шут. Он воровал минуты —Грустные минуты у людей.

Многие из нас бахвальства радиНе давались: проживем и так!Шут тогда подкрадывался сзадиТихо и бесшумно — на руках…

Сгинул, канул он — как ветер сдунул!Или это шутка чудака?..Только я колпак ему — придумал, —Этот клоун был без колпака.

1972

Мой Гамлет

Я только малость объясню в стихе —На все я не имею полномочий…Я был зачат как нужно, во грехе —В поту и в нервах первой брачной ночи.

Я знал, что, отрываясь от земли, —Чем выше мы, тем жестче и суровей;Я шел спокойно прямо в королиИ вел себя наследным принцем крови.

Я знал — все будет так, как я хочу,Я не бывал внакладе и в уроне,Мои друзья по школе и мечуСлужили мне, как их отцы — короне.

Не думал я над тем, что говорю,И с легкостью слова бросал на ветер, —Мне верили и так как главарюВсе высокопоставленные дети.

Пугались нас ночные сторожа,Как оспою, болело время нами.Я спал на кожах, мясо ел с ножаИ злую лошадь мучил стременами.

Я знал — мне будет сказано: «Царуй!» —Клеймо на лбу мне рок с рожденья выжег.И я пьянел среди чеканных сбруй,Был терпелив к насилью слов и книжек.

Я улыбаться мог одним лишь ртом,А тайный взгляд, когда он зол и горек,Умел скрывать, воспитанный шутом, —Шут мертв теперь: «Аминь!» Бедняга   Йорик!..

Но отказался я от дележаНаград, добычи, славы, привилегий:Вдруг стало жаль мне мертвого пажа,Я объезжал зеленые побеги…

Я позабыл охотничий азарт,Возненавидел и борзых и гончих,Я от подранка гнал коня назадИ плетью бил загонщиков и ловчих.

Я видел — наши игры с каждым днемВсе больше походили на бесчинства, —В проточных водах по ночам, тайкомЯ отмывался от дневного свинства.

Я прозревал, глупея с каждым днем,Я прозевал домашние интриги.Не нравился мне век, и люди в немНе нравились, — и я зарылся в книги.

Мой мозг, до знаний жадный как паук,Все постигал: подвижность и движенье, —Но толка нет от мыслей и наук,Когда повсюду — им опроверженье.

С друзьями детства перетерлась нить,Нить Ариадны оказалась схемой.Я бился над словами «быть, не быть»,Как над неразрешимою дилеммой.

Но вечно, вечно плещет море бед, —В него мы стрелы мечем — в сито просо,Отсеивая призрачный ответОт вычурного этого вопроса.

Зов предков слыша сквозь затихший гул,Пошел на зов, — сомненья крались с тылу,Груз тяжких дум наверх меня тянул,А крылья плоти вниз влекли, в могилу.

В непрочный сплав меня спаяли дни —Едва застыв, он начал расползаться.Я пролил кровь как все — и, как они,Я не сумел от мести отказаться.

А мой подъем пред смертью — есть провал.Офелия! Я тленья не приемлю.Но я себя убийством уравнялС тем, с кем я лег в одну и ту же землю.

Я Гамлет, я насилье презирал,Я наплевал на датскую корону, —Но в их глазах — за трон я глотку рвалИ убивал соперника по трону.

Но гениальный всплеск похож на бред,В рожденье смерть проглядывает косо.А мы всё ставим каверзный ответИ не находим нужного вопроса.

1972