Дикие лошади - Дик Френсис

— Хорошая идея, — одобрил Робби Джилл.

— В этом нет необходимости! — воспротивился Пол.

— Еще несколько рано, дорогой, — запротестовала было Доротея, посмотрев на часы, но тем не менее в глазах ее появилась надежда.

Я перешел через дорогу к дому ее подруги и разбудил мужа подруги, чье первоначальное раздражение перешло в примирительное пожатие плечами.

— Бедный старикан, — сказал он, очевидно, имея в виду Валентина. — Мы присмотрим за Доротеей.

— С ней ее сын Пол, — сообщил я ему.

— Бетти, — сказал он с нажимом, — придет очень быстро.

Я улыбнулся владельцу щетинистого подбородка, мятой пижамы и теплого халата. Пол, кажется, на любого приличного человека производит гнетущее впечатление.

Я подождал, пока Бетти не перешла через дорогу, такая же пухлая и милая, как Доротея, и пока не уехал Робби Джилл. За это время Пол успел полдюжины раз сказать, что в моем присутствии нет необходимости. Пока он где-то в другом конце дома надоедал доктору, Доротея виновато сообщила мне, что она заперла гостиную Валентина, просто на всякий случай, и спрятала ключ в розовой вазе в ее спальне.

Я с улыбкой поцеловал ее в щеку и поехал на работу, опаздывая на полчаса, но не собираясь оправдываться.

Репетиция и установка освещения заняли все утро. Всех бессловесных персонажей, членов Жокейского клуба, следовало усадить в кресла и прорепетировать с ними их реакцию на долгую яростную защиту Нэша Рурка.

— Здесь возмущение, — пояснял я, — потом недоверие, приподнять ладонь, уронить карандаш, смотреть сердито… Вы думаете, что этот человек виновен, что он лжет. Все отлично, прогоним это еще раз.

И опять, и опять, а Нэш стоял, повторяя свою речь, и перед каждой следующей фразой делая паузу, чтобы Монкрифф мог окончательно установить свое осветительно-съемочное оборудование. Сиббер во главе стола, как обычно, отпускал сальные шуточки и пренебрежительно отзывался о правительстве в нормальной занудной манере старого актера, который давно расстался с надеждой сыграть Гамлета. Сиббер — я называю большинство актерского состава по именам их персонажей, — так вот, Сиббер собирался выдать на-гора столько истины и страдания, что ему осталось бы только ссыпать в закрома хорошие отзывы.

Я же ожидал от него другого. Чего и добивался.

Мы сделали краткий перерыв на ленч. Нэш Рурк появился вовремя, чтобы загримироваться, и молча прошел на освещенную площадку, чтобы Монкрифф проверил, соответствует ли цветовая гамма в этом свете натуральной.

Из-за того что Нэш в одиночку репетировал предыдущим вечером, «члены Жокейского клуба» не были готовы к тому, что им предстояло увидеть, и мне отчасти хотелось запечатлеть их невольную реакцию. Я предложил снимать сцену без репетиции. Она должна была продолжаться от начала до конца, что бы не пошло иначе, чем было запланировано.

— Начинаем, — скомандовал я. — Без остановок. Идет?

Все кивнули, хотя тут и там было замечено сомнение. Не считая невоспроизводимых сцен, где занято пять сотен статистов, первый прогон редко можно увидеть на экране.

Устав от бесконечных экспериментов, Нэш наконец понял, чего я хочу, но понимание не гарантировало, что он сможет это совершить. Однако в этот день по каким-то своим мотивам он решил выложиться полностью и играл с такой напряженной силой, что рты вокруг стола открывались в настоящем недоверии. Монкрифф говорил потом, что у него волосы на голове встали дыбом, кроме тех, что прилипли от пота. Сиббер инстинктивно сполз и вжался в кресло, когда Нэш как грозовая туча навис над ним, и через секунду или две мертвого молчания, когда я сказал, почти не дыша: «Стоп, берем» — операторы и актеры зааплодировали.

Нэш на это только пожал плечами.

— Что ж, это сильно написано…

Он развернулся и пошел из внутреннего пространства стола-подковы туда, где стоял я.

— Ну? — сказал он.

Я был практически безгласен.

— Давайте, — потребовал Нэш. — Скажите это. Скажите: «Прогоним это снова».

Его глаза смеялись.

— Прогоним это снова, — произнес я.

Мы переставили и перенастроили камеры и повторили сцену еще два раза. Все три прошли чудесно, без накладок, и все три были приемлемы, но не только я считал, что первая сцена — это электрический ток без изоляции.

— Этот человек способен убить, — задумчиво сказал о Нэше Монкрифф.

— Он играл.

— Нет. — Монкрифф слегка вздрогнул. — Я хочу сказать — на самом деле.

ГЛАВА 4

Говард проведал, что сцена расследования — пока лучшая из всего фильма. Он услышал от десятка разных людей, что Нэш сказал: «Это сильно написано», но Говард знал, что по его сценарию Нэш не должен был кричать.

— Вы! — яростно зашипел он, уставившись на меня через маленький стол в баре отеля «Бедфорд Лодж» — слишком людном месте, чтобы как следует выразить эмоции, — вы изменили сценарий.

— Ну, не очень сильно, — примирительно ответил я. — Большинство слов в нем, безусловно, ваши.

— Но не чувства, — не успокоился он. — Вы умышленно извратили мои намерения. Вы велели Нэшу потерять контроль и угрожать Сибберу. Вы велели ему выглядеть убийцей, вы сделали это, иначе он не смог бы и подумать об этом, прочитав то, что написал я.

— Послушайте, Говард, — смиренно сказал я, — нам лучше раз и навсегда прийти к пониманию. Я не хочу ссориться с вами. Я хочу, чтобы мы работали вместе и сделали хороший фильм. Вы подписали контракт…

— То, что вы считаете хорошим фильмом, — перебил он, — и то, что я считаю фильмом по своей книге, — это совершенно разные вещи. Все, о чем заботитесь вы, — это то, сколько денег он принесет.

Для успокоения нервов я сделал большой глоток коньяка (к черту безалкогольную этику!) и решил объяснить несколько основных принципов киномира витающему в облаках идеалисту, сидящему напротив меня. Его аккуратные круглые очки поблескивали поверх серьезных карих глаз, а узкие губы были обиженно поджаты.

— Я — это имя, — настаивал он. — Мои читатели ожидают утонченности, сдержанности и психологической глубины. А вы предлагаете им секс и жестокость.

— Хотите еще водки с клюквенным соком?

— Нет.

— Говард, — сказал я, — разве вы не понимаете, на что согласились? О'Хара собрал воедино команду, ради которой фильм финансируется одной из семи ведущих киностудий. Как ни жаль, она не может вкладывать деньги в унылые, слюнявые ленты, которые можно крутить только в элитных киноклубах. Бизнес предназначен для того, чтобы получать прибыль. Такова изнанка, Говард.

— Это непристойно, — с осуждением произнес он.

Я продолжал:

— Шеф О'Хары договорился с компанией и пообещал, что сделает с нами такой фильм, на котором она, по крайней мере, не потеряет вложенные деньги. Ваш собственный мягкий взгляд на этот древний скандал, очевидно, чудесно сработал в контексте романа, и я пытаюсь многое из этого сохранить в фильме. Я сражаюсь на вашей стороне, что бы вы ни думали.

— Что, например, вы пытаетесь сохранить? — спросил он уязвленно.

— Вы полностью написали первую четверть полупризрачной истории о любовниках женщины, которая закончила жизнь в петле.

— Да.

— Ее грезы и сны идут на экран, — напомнил я ему. — Ее любовники — это жокеи, как вы их описали. Но кем были настоящие жокеи? Ездили ли они на лошадях, которых тренировал ее муж?

— Они существовали в ее сознании.

— Но почему она повесилась, Говард? Убил ли ее один из ее призрачных любовников? Сделала ли она это сама? Или ее муж?

Выдержав паузу, он ответил:

— Никто этого не знает.

— Я знаю, что никто не знает, — отозвался я. — Но концовка без какого-либо объяснения не заставит людей платить за просмотр фильма.

Он саркастически изрек:

— Опять изнанка.

— Я дам вам этих призрачных любовников, — сказал я. — А вы разрешите мне земное объяснение.

— Это нечестно.

Я уставился на него. Он был достаточно взрослым, чтобы понимать — в мире существует мало честных вещей. Многие дети в пять лет уже открывают это.

— То, с чем мы имеем дело здесь, — начал я, меняя предмет разговора, — это три версии одной и той же истории.

— Что вы имеете в виду?

— У нас есть история, описанная в вашей книге. У нас есть история, которую мы снимаем в фильме. И где-то вне поля зрения, далеко позади во времени, осталось то, что случилось на самом деле. Три взгляда на одни и те же факты.

Говард не стал спорить.

— Я хочу, Говард, чтобы в воскресенье вы представили рациональное объяснение смерти жены тренера.

— Но уже вечер четверга! — в ужасе воскликнул он.

— У вас в буквальном смысле были годы, чтобы разработать свою версию.

— Но нет фактов!

— Тогда стройте догадки.

— Я не могу, — агрессивно запротестовал он. — Я пытался.