На всё село один мужик (сборник) - Василь Ткачев

Ужинали за круглым столом. Шашлык получился вкусный, он щекотал своим пряным запахом нос старого Степана, но в горло не лез: горе все же в семье, тут не до вкусной и сытной еды.

Назавтра поехали к Клавке. Полину не брали – у нее больное сердце…

Круглый стол так и не пригодился Степану. Зимой Клавка напилась и уснула у колодца, в каких-нибудь пяти шагах от дома. «Этого и надо было ожидать», – охарактеризовал тогда грустную новость старик и прежде, чем поехать на похороны дочки, взял топор и порубил стол. Когда крушил стол топором, высоко подымая его над головой, то приговаривал:

– Раньше надо было этот стол сделать! Раньше! Тогда бы, может, и Сергей живой был! И Клавка жила бы, не упустили бы!.. Вот когда надо было этот стол сделать… Вот когда… А то все откладывали на завтра, на послезавтра. Все некогда было. То трактор, то посевная… Ничего откладывать нельзя. Проспали детей, одним словом… Проспали… Полина, ты слышишь меня? Нас, нас бить надо было! Плетью! – Шульга высморкался, отбросил в сторону топор. – Забирай дрова, баба. Они будут хорошо гореть… Это не простые дрова, это особенные дрова – они из нашего круглого стола… Одна польза теперь от стола – небо коптить. Все надо делать в свое время. И столы. Как же – президенты люди разумные: созвонятся и заседают. Сразу, когда надо… Не ждут с моря погоды. Спасибо, президенты! А я опоздал… Прости, Сергей… Прости, Клавка…

На месте круглого стола теперь ничего нет.

Несведущий человек даже не догадается, что когда-то он тут вообще был и вселял благие надежды старому сельчанину Степану Шульге…

Жало

По шиферной крыше дачного домика монотонно барабанили капли дождя. Разорванные в клочья свинцовые тучи висели на небе дырявым решетом. Сиротюк в который раз выглянул в окно: ну, как там, на улице? В лужах, что образовались в неглубоких выбоинах на узкой – как проехать – дороге, пузырилась вода. Никого из людей. Да и кто в такое осеннее ненастье будет выходить из дома без особой нужды? Сиди себе спокойно, дачник, в тепле и уюте, подбивай результаты: что выросло в этом году, что не уберег от жары и вредителей, строй планы на следующий год. Сиротюку же было не до всего этого – его вызывали в город, и кроме поездки ничего в голову не лезло. Там ждут. Сказали строго, чтобы приехал, и никаких «нет», ведь два раза наведывались к тебе, уважаемый, сами, и лишь поцеловали замок. Пригрозили даже административным взысканием… Но как поедешь, если с самого утра идет дождь? Если бы имелся свой транспорт, тогда другое дело. А так пока доковыляешь до автобусной остановки – промокнешь до нитки, никакой зонтик не спасет: ветер то и дело подхватывает струи дождя и крутит ими, как хочет, поэтому не оставит на одежде сухого места. «Вот тебе и толстосум, вот тебе и куркуль!.. А своего транспорта нет. Пчеловод, называется. Тридцать семь ульев…» Злясь, Сиротюк сдвигал брови на переносице, хмурил лоб и думал: «А кто же из них, соседей по даче и покупателей меда, действительно мог подсчитать те ульи? И когда? Вроде же никто не проходит дальше порога…» Да и кто он, тот доброжелатель, который написал про него в райисполком, который донес, что Сиротюк, значит, вместо пяти ульев, вроде бы как разрешенных по закону, держит их на тридцать два больше? Кому глаза он мозолил своими пчелами? И вообще, существует ли такой закон или писака взял его с потолка? Хотя нет – из райисполкома также что-то говорили про те пять ульев. Хорошо еще, что попросили приехать одному – без них… А то было б!

Сиротюк в Гомеле оказался после окончания института, работал инженером на Сельмаше, а когда заболел и врачи посоветовали найти более спокойное занятие, он устроился в заводском санатории-профилактории слесарем. Там, на природе, и вспомнил об отце-пчеловоде, которому еще мальчуганом помогал мастерить улья и ухаживать за пчелами. Отец в то время был еще жив, и Сиротюк поехал к нему на Минщину не просто навестить, что он делал, надо признать, довольно часто, а с конкретной целью – поговорить насчет пчел: мол, появилось желание и есть возможность (построил наконец-то на дачном участке домик!) заняться серьезно пчеловодством. Отец, конечно же, одобрил желание сына, пообещал в первое время помочь – дать несколько ульев с роем, ну, а там, сын, ты и сам пойдешь, руки у тебя золотые, наделаешь ульев. Он и наделал. Хотя и непросто было: семья как-никак, ей внимание также нужно, да и за работу в санатории держался – как без работы. Рассуждал: выйду на пенсию и займусь тогда пчелами основательно. Но пока та пенсия, он как-то неожиданно и для самого себя, и для окружающих заставил ульями все, что только можно было. Но их же, ульев, никто не видел. Они были всегда под крышей. Пчелы летают, мед продает всем желающим значительно дешевле, чем на базаре, да и лучшего качества, без штукарств, и все вроде бы довольны: спасибо за мед, Сиротюк! Даже из города заказы поступают.

И вот этот вызов в райисполком, кабинет он не запомнил, там подскажут.

А дождь не перестает…

– Поеду! – решает наконец Сиротюк и умышленно говорит громко – чтобы и пчелы слышали. – Поеду!.. А вы тут побудьте без меня. Я им так и заявлю, в райисполкоме: а кому погано от того, что у меня пчел много? У нас тут три тысячи дачных участков, а пчелы только у меня. Ну и что, коль свыше нормы? Председатель же местного колхоза похвалил меня и слова благодарности сказал: «Если бы не вы, Степан Николаевич, то мы и не знали бы, что делать. Раньше пчел много было, мы и горя не знали, а сейчас люди ленятся их держать… А как же без пчел нам, хлеборобам, обходиться? Это ж только благодаря им у нас урожаи и гречихи, и яблок, и ягод… да все есть. А если бы они не опыляли ту же гречиху? Ели бы мы кашу?»

Сиротюк начал одеваться. Он окончательно осмелел, его уже не пугал дождь.

– И еще скажу там, в райисполкоме, – мужчина повернулся лицом к пчелам, – что перечислил значительную часть вырученных за мед денег в детский дом. Справки, правда, на руках не имею, ведь не хватило совести требовать ее, справку. Это было б, как в газете вычитал: вот вам, друзья мои, деньги, а вы потом назовете детский дом моим именем… Но что было, того не отнимешь: помогал и еще помогу. А также школу ремонтировал, в которой внуки учатся. Этого мало разве? – Он выдержал паузу, подошел к зеркалу: – Тогда добавлю, коль им этого мало: а что, скажите, не ваша ли заслуга, пчелы, что не пью и не курю? Лучшего нарколога, чем вы, не существует… И, может, меня не штрафовать надо, а хвалить, в пример ставить, что вместе мы спасаем сады и посевы, а? Ну, поехал я… А что там скажут – скажу и вам… Надеюсь, вернусь живой и здоровый… Хотя и дадут, чувствую, взбучку… Как понести, дадут… Что-что, а это у нас умеют. Конечно, если не утешать себя, а признаться искренне, то вина есть… Однако ж кто думал, что можно, что нельзя, когда брался вас разводить?.. Возможно, тогда еще и законов таких не было?..

По дороге к автобусной остановке Сиротюк вспомнил про пчелиное жало. «Интересно, – рассуждал он, – пчела, ужалив человека, гибнет, а человек, ужалив человека, живет и радуется-потешается, видимо, что кого-то ужалил… на седьмом небе от счастья… Вот и теперь, возможно, смотрит он в окно, сидя в сухой и чистой комнатке, видит на улице меня, дурака старого, которому больше, чем другим, надо, и аж подпрыгивает от удовольствия: «Пчеловода наконец-то на ковер вызвали! Так ему и надо! Не будет денежки загребать лопатой! Наша взяла!..»

Автобуса еще долго не было. Задерживался.

Не было и козырька на остановке, где можно было бы укрыться от дождя…

Зато хорошо было под крышей пчелам Сиротюка. От этого – и ему самому.

Сад

Почти двадцать лет назад это был его сад. Одна груша, бэра, остальные деревья – яблони: титовка, анис, ранет, штрифель, белый налив… И, конечно же, антоновка. Без этой яблони вроде бы и сад не сад. Заметно постарели все деревья, но живут. Ну, а вот о том, что были некогда в саду Бориса Ивановича сливы и вишни, сегодня вообще ничто не напоминает: их выкорчевали сразу же, как снесли дом. Посчитали наверняка не слишком серьезными, не иначе – сором, портящим только общий вид. Да и ухода они требуют. А так деревья можно подрезать раз-другой на году, траву между ними скосить – и порядок… и далеко видать… Сад-сквер, одним словом, сделали коммунальщики. Ну и на здоровье, как говорят. Окружен он с одной стороны корпусами завода, с других – многоэтажными домами. И еще – дорогами.

Сад Бориса Ивановича слился с садами своих бывших соседей и получился один большой, гектара на три. Однако границы своего он сразу же определяет и, когда приходит сюда, подолгу стоит перед деревьями. Вон там, где сейчас тропинка, что ведет к мини-базарчику, когда-то стоял его дом. Крепкий дом, кирпичный, под шифером. В нем было пять комнат, и жили тогда под одной крышей двое сыновей и дочка с семьями, он, Борис Иванович с женой, и не было тесно. А потом, как только дом пошел под снос, все получили отдельное жилье. И что интересно, распались все семьи, снохи и зять начали разводиться-делиться. Старик понял позже, почему так произошло. Всех вместе держал дом. Была маленькая коммуна, где были свои законы, был один – он – хозяин, командир, и хорошо ли плохо, однако жили они по каким-то неписаным законам о единстве, верности и преданности всему, что происходит тут, в этих стенах. Другая же сторона медали, рассуждал Борис Иванович, прячется в том, что девки его сыновьям попались из деревень и им, пожалуй, важно было найти в городе не любимого человека, а – прописку. Чтобы зацепиться за город. Поэтому и маскировались до поры до времени.