Грустные и смешные истории о маленьких людях - Ян Ларри

… срочные распоряжения…

Переговоры продолжались полчаса.

На прощанье Антонов крепко пожал Мишкину руку, высыпал на клавиши Юза папиросы и» портсигара и поднялся:

— Наклеете весь разговор на бумагу и принесете мне… сами! Вы знаете, где я нахожусь?

— Знаю!

Антонов надвинул глубже шапку, запахнулся в широкие полы дохи и медленным шагом вышел из помещения.

Не успел он и двери захлопнуть за собой, а Васька — тут, как тут:

— Ну что?.. Ну, как?

— До-о-обрый! Папиросами угощал и попрощался за руку. Совсем не страшно. Ну, ты…

— Васька! Выйди, пока!..

— Чего?

Мишка нахмурился, сдвинул брови и произнес значительно:

— Все, что я передавал здесь, останется между нами — мною, Троцким и Антоновым, и ты не должен знать, о чем переговоры шли — мал еще.

— Ладно! — согласился Васька, хотя по лицу его было видно, что такое недоверие здорово зацепило его. — Ты только скажи мне, что там говорил Троцкий в рассуждении буржуев?

— Ну, не вертись тут, — хмуро оборвал его Мишка, — тут революционное дело, государственная тайна, можно сказать, а он вертится. Выдь-ка за дверь, да присмотри там за порядком!

Васька надулся, рассердился, но вышел.

А Мишка, наклеив ленту на чистые телеграфные бланки, и, отдав кое-какие распоряжения своему заместителю, двинул на седьмую линию.

Ночь темная. Пути жуткие.

Платформы — глухие, пустынные.

На все платформы — одно желтое пятно — один бессонный фонарь станционный.

Идет Мишка, спотыкается, рукою наган нащупывает, а сердце лижут холодные языки страха.

— Стой! — вынеслось из темноты угрожающе и следом за окриком брякнул затвор.

— Свой!

— Кто свой?

— Политконтролер вокзальной почты!

— Пропуск?

— Постоянный!

— Куда?

— На седьмую!

— Пожди — не пройдешь! С постоянным не пройдешь на седьмую!

— Чего не пройдешь?

— Не пройдешь, говорю, без пропуска! Особый надо!

— Да мне Антонова немедля надо… Срочное дело!..

— Пожди!

— А ну тебя к черту! — рассердился Мишка и полез под вагон.

Сзади оклик, другой и следом — выстрел.

Глухой.

Перронный.

Но выстрелов по ночам много, выстрелы теперь в городах, все равно, что кашель прохожих и к выстрелам привыкли.

А вот и седьмая.

От быстрых прыжков через рельсы и от бешеного бега под вагонами у Мишки захватило дух и сердце забилось зайцем.

У вагона остановился, отдышался, поправил шапку. Вклещился в поручни руками, на руках подтянулся и навалился, — мокрый и потный на дверь.

— Куда?

— К Антонову-Овсеенко!

— В чем дело?

— А вот… тут надо передать разговор… ленту передать надо!

— Ну, хорошо… дайте мне. Я передам!

— Не могу. Приказано лично и в собственные руки!.

— Чудак! да я ж секретарь Антонова, можете пер…

— В чем дело? Что за спор? — из купе показалась голова Антонова-Овсеенко.

— К вам… Разговор с тов. Троцким принес!

— А?.. Принесли?! Хорошо. Спасибо!

— Больше ничего? — спросил Мишка.

— Да… пока ничего, а впрочем — подождите…

Мишка остановился.

— Вам что-нибудь дают в конторе?

— Да нет!.. Вот ботинки посылочные раздали, а скоро мануфактуру раздавать будем… Насчет еды плоховато…

— Провизии, значит, нет?

— Пока нет… Но только — конечно — провизия будет вскорости… Главное, не унывать чтобы!

Антонов повернулся к секретарю и сказал:

— Дадите ему консервы и галеты… А вы придете завтра утром — он вам даст ордер на консервы и галеты.

— И Ваське?

— А кто этот Васька?

— Помощник мой! Дельный парнишка!

— Хорошо, — улыбнулся Антонов — дадите и Ваське.

— Вот это дело! — просиял Мишка и, крепко сжав руку Антонова, долго, долго тряс ее.

Настали годы гражданской войны.

Закружилась метель, сорвала людей с места и разбросала их по необ’ятным полям нарождающейся Республики рабочих и крестьян.

Завертело и Мишку: бросало его в глухие Алтайские; горы, в бесконечно сибирскую тайгу и на высокие хребты Кавказа и в топкие болота Полесья.

Петроград… Омск… Архангельск… Чита… Варшава… Перекоп…

Голодным волченком, с винтовкой в руке, с переметной патронной сумкой, в сапогах без задов, оборванный и грязный мелькал в завьюженной метели политконтролер Машка, но уже не политконтролером называйся он, а просто красноармейцем 5 роты 29 советского полка.

Не было только Васьки.

В кубанских степях остался за курганом изрубленный, запекшийся черной кровью. Один глаз из под мокрой от крови прядки волос выглядывал любопытно и как бы спрашивал:

— Ну, а что Троцкий говорит?

Давно это было.

И давностью поросла красная быль.

И только лишь иногда вспомнит о ней Мишка, а как вспомнит, так непременно все по порядку и расскажет, а, рассказав, прибавит:

— Вот и пойми тут! Не агитировали меня, не пропагандировали, а, пацаном будучи, все таки к большевикам пристал… Заметьте, ни к кому-нибудь, а к большевикам… А это, значит, — рабочая кровь заговорила, — отцовская, слесарная!..

Примечания

1

Мемуары — воспоминания.

2

Носильщики.

3

Диктатура пролетариата.

4

Охранка.