Шарль Перро - Сергей Бойко

Братья вместе с Борэном сочинили эту небольшую поэму шутя, как бы между делом, в перерыве между ученическими занятиями Шарля.

Живой, красивый, полный огня и кипящей отваги.Совсем свободный, я держу курс в долину ПарнасаИ музу смеющуюся я веду за рукуТуда, где поклонялись когда-то греки и римляне,Чтобы рассказать о Ришелье,Который хлопочет о целом миреИ достигает в свои дни обильных чудес,И будущая эпоха от них придет в изумление…

Неприкрытая лесть, казалось бы, звучит с первых строк этой поэмы. Однако эта лесть обманчива. Достаточно заметить, что сказка написана в стиле бурлеска, который вскоре, во времена Фронды, станет языком бунтарей.

Клод задумал эту сказку как памфлет против Ришелье, но Шарль решил внести в нее элемент каламбура, и в такой завуалированной форме удар по Ришелье стал еще более сильным.

Авторы, правда, пытаются оправдать форму бурлеска, предупреждая, что рассказ их в какие-то моменты будет шутливым, ибо они подражают Солнцу, которое то и дело закрывается тучами. Они вспоминают, что в этих тучах летал когда-то Дедал:

Он опирался на эти весла перистые,Когда летал по воздушным волнам пенистым…

Он наблюдал за любимым сыном Икаром, который резвился в тучах. Дедал очень любит своего сына Икара и печалится, когда он погибает…

А дальше авторы затрагивают запрещенную тему: они пишут, что король (имеется в виду Людовик XIII) тоже любит своего сына (будущего Людовика XIV), подобно тому как Дедал любил Икара, хотя знает или догадывается о страшной тайне; его наследник (инфант) на самом деле — сын кардинала Ришелье. Клод и Шарль обыгрывают эту тему, используя античные примеры:

В своей похотливой яростиКардинал не ищет тех, кто повинен в кровосмешении:Королевская кровать вечно вызывает к себе упреки.Когда-то Артизан знаменитыйПредставил свою сестру, великолепную Пердиксу,И вместе со своими лекциямиПердикс оставил ей грудных детей.

Далее авторы восхваляют любимого короля, сравнивая его с Солнцем:

Его искусные руки, умное руководство страной,Изобретательный ум, порождающий все новые идеи,Которым и Дедал бы позавидовал…

У короля есть много помощников, но главные из них — пила, компас и линейка… Трудно сказать, кого подразумевали братья, называя эти вещи, ибо у каждой из них есть черты, присущие одному человеку — кардиналу Ришелье:

Пила изгибается в форме дуги,Издает звук непрерывный,Природный, острый, кусающийсяИ показывающий длинный ряд зубов,Обрекающий деревья на казньИ способный прорезать даже сердцевину в мраморе.Ее брат Компас насажен на стержень,Снабженный единственноНогами и разумом и возможностью двигаться.Он вращается и указывает путь.Он бы мог помочь Дедалу в поисках заблудившегося Икара.И еще есть один хороший слуга — Линейка.Прямая, полная величия,Несгибаемая и всегда правдивая,Она всегда одинаковая,Бродит между двух богов —От Числа до Числа.

Все эти верные слуги, говорилось в «антисказке» братьев Перро, служат королю. А он ходит, как Солнце, но всегда рядом с ним его тень!

…Вся семья слушала сказку, которую читал Шарль, и все от души смеялись. Шутка вышла отличная. Впрочем, нам сегодня трудно уловить весь сарказм поэмы, которая в свое время имела большой успех. Нужно очень хорошо знать все нюансы французской жизни того времени, чтобы за аллегорией разглядеть реальность.

Французы ненавидели кардинала, ибо его политика была жестокой, она ограничивала права народа, приводила к обнищанию не только крестьянство, но и средний класс. Зато история рассудила по-иному: кардинал Ришелье прежде всего и больше всего заботился о благе страны, а ее интересы и сиюминутные интересы народа часто не совпадают.

Однажды во время одной из прогулок по улицам Парижа тринадцатилетний Шарль увидел «поезд кардинала». Тот сидел в огромных крытых носилках квадратной формы: из-за болезни он не мог передвигаться ни верхом, ни в карете. Брат Пьер объяснил Шарлю, что в этой своего рода странствующей комнате помещаются кровать, стол и стульчик для пажа, чтобы он мог записывать за кардиналом или вслух читать ему.

Сооружение это, покрытое пурпурным узорчатым шелком, несли восемнадцать человек, сменявшие друг друга через каждое лье. Их отобрали среди гвардейцев, и они несли эту почетную службу не иначе как с непокрытой головой — будь то в жару или в дождь. Герцог Ангулемский, маршалы де Шомберг и д’Эстре, Фабер и прочие высокопоставленные лица следовали верхом по обе стороны носилок. В этой угодливой свите можно было заметить кардиналов де Лавалета и Мазарини, а также Шавиньи и маршала де Витри — последний старался избежать Бастилии, которая, по слухам, грозила ему.

За носилками следовали две кареты, предназначенные для секретарей кардинала, его медиков и духовника, восемь экипажей для свиты и двадцать четыре мула с поклажей. На очень близком расстоянии от носилок шли двести пеших мушкетеров, взвод телохранителей на великолепных конях и отряд легкой конницы, сплошь состоявший из дворян. Они ехали позади и впереди кортежа.

Из-за больших размеров носилок не раз приходилось расширять дорогу и ломать дома в городах и селах, ибо иначе носилки не проходили. «Поэтому, — отмечали некоторые мемуаристы того времени, — кардинал казался завоевателем, входившим в город через пробитую брешь».

…В декабре 1642 года, незадолго до своей смерти, когда болезнь его вступила в последнюю стадию и никакой надежды на выздоровление не оставалось, Ришелье сказал подошедшему к его постели королю: «Государь, я знаю, что мне пришла пора отправиться в бессрочный отпуск, но я умираю с той радостной мыслью, что всю жизнь свою посвятил благу Отечества; что возвысил королевство Вашего Величества на ту степень славы, на которой оно теперь находится; что все враги ваши уничтожены мной».

Эти слова заслуживают тем более внимания, что они правдивы.

Говоря словами одного из современников, постоянные смуты, тревожившие более двух столетий Францию, прекратились в правление Ришелье. Гизы, которые простирали руку к скипетру Генриха III, принцы Конде, занесшие ногу на первую ступень трона Генриха IV, Гастон, примеривший на своей голове корону Людовика XIII, обратились почти в ничто. Все, что вступало в борьбу с железной волей кардинала, разбивалось, как хрупкое стекло. В продолжение его правления беспрестанно составлялись заговоры против его жизни, в которых иногда участвовал сам король, но кардинал всегда торжествовал над своими врагами. Но вот что примечательно — все эти враги, над которыми он торжествовал, были не только его врагами, но и врагами королевства. Все эти вельможи, которых он истреблял, принцы крови, которых он изгонял, все эти незаконнорожденные дети королей, которых он заключал в тюрьму, призывали во Францию иноплеменников. Средства, с помощью которых кардинал боролся со своими врагами, были, конечно, коварны и жестоки, но зато результат был велик. Монтескье подвел итог его жизни, сказав, что кардинал Ришелье заставил своего государя играть вторую роль в своей монархии, но первую — в Европе; он унизил короля, но возвеличил его царствование; он укротил бунты так, что потомки тех, которые составляли Лигу, могли составить только Фронду.