Паноптикум Города Пражского - Иржи Марек

Беглый прокурист испарился окончательно и бесследно.

Поезд, следующий в Италию, - горделивый поезд. Он пересекает чуть ли не всю Европу и держит себя соответственно: презрительно пыхтя, проезжает он мимо чешских деревенек под Табором и Будейовицами. А подлинным украшением этого экспресса является, конечно, Wagon-lits company - спальный вагон, который колышется на своих рессорах с видом превосходства над прочими вагонами. Буквы на нем сияют медью, поручни у него тоже медные и всегда чистые; проводник спального вагона вытирает их на больших остановках, чтобы дамы и господа, имеющие честь путешествовать в Италию, не замарали свои перчатки. И даже мусор, который вылетает из этого вагона, не какой-нибудь, а благородный: кожура апельсинов, станиолевые обертки от шоколада, иногда и дорсжная бутылочка из-под желудочного ликера.

Проводником в этом вагоне молодой человек, пан Рудольф. Бывают профессии, в которых фамилии не требуются, вот и мы будем называть Рудольфа Тейца просто паном Рудольфом. Сопровождать спальный вагон - профессия приятная, что-то среднее между моряком и странником: два с половиной дня туда, два с половиной дня обратно, все время быстро и почти без остановок от Праги до Неаполя. Что еще нужно человеку?

Первые недели и месяцы человек глядит на пейзаж, потом это приедается, и он наблюдает за другими вещами, например, как у виадука за Зумерау поочередно дежурит у шлагбаума целая семья. То дежурит отец, то мать - цветущая женщина, с развевающимися волосами, а потом - молоденькая дочь. И вдруг отца не видать - раз, другой, третий у шлагбаума стоит только дочка, такая бледная, пан Рудольф ей машет, как всегда, но она не улыбается, печально глядит вслед пролетающему красавцу экспрессу, а потом у шлагбаума опять появляется ее мать, под глазами у нее круги, и волосы уже не развеваются, а под наспех накинутой железнодорожной шинелью видно траурное платье. Человек многое может увидеть в пути, а не только пейзаж, который никогда не меняется!

Пан Рудольф размышляет и о своих пассажирах. В третьем купе едет пожилая, явно искушенная в путешествиях англичанка с розовой кожей, обильно усыпанной пудрой; наверняка она попросит вечером принести ей чай в купе и будет глядеть на пана Рудольфа томным взором. Эти дамы, изнывающие от безделья, убивающие время и деньги в путешествиях, любят поговорить с молодым человеком, вечером они просят подложить им еще подушку и глядят на него, как он стелет постель... Бывают господа, погруженные в чтение газет, аромат их дорогих сигар проникает и в коридор, этим нужно вовремя напоминать, что в вагоне-ресторане для них зарезервирован специальный стол.

Бывают парочки в свадебном путешествии, не знающие, как себя держать, молодые дамочки не подымают глаз, убежденные, что на их лицах написана какая-то жуткая развратность. Еще бы, всю жизнь доченька спала на пуховых перинах, а тут ее трясет в купе, таком тесном, непривычном, с множеством всевозможных лампочек, рукояток, крючков, дверок, а Пепа такой нетерпеливый, боже мой, как это жутко и прекрасно, и что может подумать обо мне этот красавчик в коричневой униформе в конце вагона?

Он повидал уже всякое, и то, как молодожены поссорились, после чего она спала, поджав ноги, в его тесном купе, а пан Рудольф рыцарски стоял в коридоре, а жених потом дал ему огромные чаевые, но все просил его: "Silentium, главное, silentium[ 2 ]". И он пообещал ему это кивком головы, да и кому бы он мог говорить об этом, верно?

Точно так же он никому не рассказывал, как одна швейцарская дама ждала в Неаполе, когда он приедет с очередным рейсом, она согласна была ждать и больше и горько вздыхала, когда вскоре после полуночи ему надо было спешить на вокзал.

И вообще, как у любого человека, который ездит по одному и тому же маршруту, у пана Рудольфа были знакомые на многих станциях.

Эти знакомства быстротечны, но они прекрасны, он успевает обменяться лишь парой слов, встретиться им не суждено, потому что задерживаться он не может, поезд не ждет.

В Будейовицах малышка лавочница, но это уже нечто иное, над этим можно подумать всерьез; впрочем, в Будейовицы пан Рудольф может приехать в любой из своих выходных. В Клагенфурте - жена дежурного по станции, вечно красуется в окне, а если муж не на службе, она спешит к поезду. Но в самой сердечной глубине у пана Рудольфа - маленькая Джина из Тарвизио, продавщица лимонада. На этой пограничной станции пан Рудольф вообще не печется о своих пассажирах. Глаза у Джины такие, что человек забывает о времени: господи боже! - а еще лучше: Madonna mia![ 3 ] - эта девчонка такая красавица, что хоть бросай все и оставайся здесь!

Ну хватит, восемнадцатый звонит, может, что-нибудь понадобилось, а может, просто прислонился к кнопке.

С профессиональной улыбкой пан Рудольф спешит к восемнадцатому купе: силь ву пле, месье, битте, майн герр, плиз, прего, синьоре. Восемнадцатому ничего особенно не нужно, только снять сверху этот большой чемодан, "благодарю, молодой человек, курите?..". Пан Рудольф идет по коридору и размышляет над очень серьезной проблемой: кто сегодня будет продавать в Тарвизио лимонад: Джина или ее брат Николо? Николо догадывается, что проводник спального вагона ударяет за его сестрой, в Италии так уж заведено, что брат охраняет честь своей сестры. В конце концов, пан Рудольф был бы для Джины удачной партией, но тогда полагается прийти в дом, познакомиться с семьей, сходить с ней в церковь, поговорить хоть на этом своем ломаном итальянском, рассказать, кто его родители, сколько у него братьев и сестер... Но пан Рудольф может только взять Джину за руку, может попытаться обнять ее и тут же вскочить в поезд, уже набирающий скорость.

Сегодняшний рейс - самый заурядный, пассажиров в вагоне мало - не сезон; если торговать выйдет Джина, он подарит ей маленький стеклянный браслет, купленный вчера в Праге, сам наденет ей на запястье, и это будет что-то вроде обручения.

Чем ближе к Тарвизио, тем нетерпеливее становится пан Рудольф. Вот уже миновали край озера, остается еще двадцать минут, сегодня они идут с запозданием, и это очень плохо, потому что начальник поезда захочет отыграться именно за счет Тарвизио, жаль каждой минуты, которую не удастся провести с Джиной.

Он прошел по вагону сообщить, что приближается пограничный контроль.

Пассажиры спокойно восприняли его предупреждение, ведь это только молодожены нетерпеливо ждут встречи с Италией, деловых же людей ничем не удивишь. В пятнадцатом засел какой-то чех, не выходит из купе, не может, видно, належаться досыта; когда бы пан Рудольф ни постучался, он все лежит на койке, ни чай, ни сигареты еще не заказывал, про вагон-ресторан не спрашивал. Пан Рудольф эту породу знает: замахнется на место в спальном, зато берет с собой сумку, набитую колбасой и булками, чтобы уж больше не потратить в пути ни геллера. Но этот человек как-то сбивал его с толку: сумки с продовольствием у него не было, в вагон-ресторан он не ходил, а если и ходил, то так незаметно, что никто этого не приметил. Неприметный человек, да, именно так, улыбнулся пан Рудольф, неприметный человек. Такие бывают из полиции. Довольный, что угадал профессию этого пассажира, пан Рудольф постучался в его купе.

- Извините, пограничный контроль, - сказал он в полуоткрытую дверь. Человек по-прежнему лежал на постели, одетый. Явно из полиции. Только почему он везет с собой эти неподъемные чемоданы? Его коллеги ездят с чемоданчиком и портфелем.

Но тут помыслами пана Рудольфа окончательно завладел один вопрос: выйдет ли Джина сегодня с лимонадом? Надену ли я ей на руку этот браслет? Все остальное было ему безразлично.

Они въезжали в Тарвизио. С болью в сердце услышал пан Рудольф великолепный голос Николо, достойный оперного солиста:

- Limonata! Rinfrescantell[ 4 ]

Погрустнев, пан Рудольф пошел вытирать медные поручни дверей своего вагона. Разумеется, он отдал честь Николо, потому что в Италии поддерживать хорошие отношения с братом просто необходимо. Но разочарование было таким сильным, что он решил лучше вернуться в вагон.

Зато пассажиры повалили из вагона, они прохаживались по перрону, чтобы размять ноги или подышать настоящим итальянским воздухом. Вышел и этот неприметный чех из пятнадцатого, направился к Николо и купил один лимонад. Николо протянул руку, и пан дал ему одну лиру. Пан Рудольф отлично все это видел из окошка. Затем Николо поднял корзину с бутылками и собрался идти дальше. Но чешский пан остановил его:

- Сколько стоит лимонад?

Эти слова он произнес на вполне пристойном итальянском, но Николо не отвечал.

- Шестьдесят чентезимо! - сам себе ответил пан. - Отдавай сдачу, разбойник!

Николо стал божиться, что никакой сдачи не положено. В Тарвизио лимонад всегда стоил одну лиру.

- А вот я сейчас спрошу вон у того капитана! - сказал неприметный, а теперь очень даже приметный пан и завопил во все горло: - Polizia![ 5 ]