Летний понедельник - Люси Уокер

— Потому что я с гнильцой. Мой отчим все время твердил мне это. С гнильцой. Ничего хорошего от меня не жди. Насквозь прогнил. Уловила?

Денни заметила, что жаргонные словечки всегда шли рука об руку с этими жестами. И то и другое словно принадлежало другому человеку, он словно роль играл. Когда говорил правильно, был милым мальчиком с растерянной улыбкой и безвольным подбородком. Когда вел себя грубо, выражался нелитературно и в голосе сквозила горечь, становился настоящим преступником, членом гангстерской банды, большим человеком с ружьем Бена и в ботинках Макмулленза.

«Да он такой же, как я, — подумала Денни. — Во мне тоже уживаются два человека. Я, которая сидит здесь, и я, которая бежит по бушу. Спотыкаясь, падая, обдирая коленки… слезы струятся по щекам. Убегает от убийцы с ружьем». В сердце ее прокралась жалость к этому разрывающемуся надвое человечку: один трус, другой храбрец, и оба — в одном теле.

— У тебя был отчим…

В комнату вернулся милый мальчик с несчастной растерянной улыбкой.

— Да. Отец погиб на войне. Мать снова вышла замуж, и этот парень… тот, за которого она вышла после войны… у него был железный голос. Ну, ты сама знаешь. Выбьем-все-это-из-него, вот какой голос у него был.

— Но что выбьем-то? — вытаращилась Денни.

— Я же тупица. Не мог складывать. Не мог писать правильно, «Да он просто ленивый ублюдок, — выносил он мне приговор. — Выбьем это из него и заставим трудиться». — Джек Смит неожиданно остановился, будто припоминая что-то, и добавил: — Меня и моего брата-близнеца.

Денни взяла вторую сигарету и потянулась за спичками.

— Давай-ка проясним этот вопрос о близнецах, — нахмурилась Денни. — У тебя есть брат-близнец?

— Да, имеется. Может, это он врывается в магазины и крадет машины. Может, это… — Он оборвал себя на полуслове. Глаза снова превратились в холодные агаты.

Денни знала, что он собирался сказать: «Может, это он убил Верил Ситон; он воткнул ей в сердце нож».

— И ты его покрываешь, — сказала Денни, чиркнула спичкой и прикурила сигарету, стараясь спрятать от него вновь посетивший ее ужас, когда в воздухе запахло убийством. Она смотрела на пламя спички и на кончик сигареты, но знала, что он расслабился и откинулся на спинку стула, в глазах — никакого выражения, может, пытается скрыть презрение к ней, а может — отгородиться от реальности. — Продолжай, расскажи мне еще. — Она бросила в блюдечко догоревшую спичку.

— Что еще? Побить его за то, побить его за се… — Он глубоко затянулся сигаретой. — Однажды я забыл в школе пальто, и он пришел, когда я уже спал. Выволок меня из постели и стал колотить, а я еще не проснулся и не мог понять, за что меня бьют. И с утра он еще добавил, чтобы я не забыл принести это пальто из школы. А когда я пришел в школу, мне досталось от директора, потому что посмел явиться на уроки чумазым, взъерошенным и зареванным. — Джек Смит уперся в Денни холодным тяжелым взглядом. — Догоняешь, о чем я? В те времена других методов не знали, только палка. Если не тот парень с железным прутом в голосе, тогда школа старалась наверстать упущенное. А после школы — старшеклассники. Привязали мой велосипед к верхушке дерева, и я не мог достать его, а когда явился домой, получил еще раз по шее за то, что вернулся без велика. — Он снова присосался к сигарете.

— Продолжай, — подбодрила его Денни. Глаза ее потемнели и горели праведным гневом, как у любого достойного представителя Ирландии, случись им услышать об учиненной над кем-то несправедливости. Теперь Джек Смит не был для Денни беглым преступником. Она видела перед собой маленького мальчика, для которого все человечество состояло из одних врагов. — Продолжай, — повторила Денни.

— Так вот, в тот день, когда мне досталось за пальто, найти его я нигде не смог. Поэтому просто взял другое. Они были все одинаковы в те дни. Черные и блестящие с одной стороны и черные и матовые — с другой, вот они какие были. Все дети в таких ходили. Насколько я понял, кто-то прихватил мое пальто, и я тоже взял чужое. Уловила? Справедливо, правда ведь? И еще — так меня не побьют, когда я вернусь домой.

Денни кивнула.

— А на следующий день мамаша того шкета пришла в школу с копами. Кто-то свистнул пальто ее драгоценного Айки, и уже не в первый раз. И меня приперли к стенке. Так я это и получил. Уловила?

— Что получил? — спросила Денни.

— Потащили в полицейский участок. В суд для несовершеннолетних. «Освобождается условно на поруки» — так судья сказал, и накинулся на моего отчима. «Плохо воспитываете этого негодника, — говорит, — побольше дисциплины. Если попадется еще раз, отправится прямиком в кутузку. Более того, вам придется заплатить два фунта, чтобы тот мальчик мог купить себе новое пальто».

Денни часто заморгала то ли из-за дыма, то ли из-за навернувшихся слез ярости.

— И вот мой отчим, — продолжал тем временем Джек Смит, — притащил меня домой и вбил в меня и пальто, и два фунта, а потом выбил их из меня. И я сбежал. Удрал. Исчез.

— Куда ты направился?

— В буш. Три дня по лесу бродил, а потом почувствовал, что скоро рехнусь, поговорить не с кем было. Мне обязательно надо с кем-нибудь разговаривать. И я решил пойти домой повидаться с матерью. Вокруг рыскали копы, меня искали. И меня снова потащили в суд, потому что мой отчим заявил, что я совершенно неуправляемый, пусть меня государство забирает, если хочет. Судья вынес решение, что я неуправляемый, и меня послали в приют. — Джек Смит замолчал. Раздавил окурок и взялся за следующую сигарету. Прикурил и изящным движением кисти потушил спичку. — Приют был хороший. Милое местечко. Отличная еда. Порядочные учителя. Только я там не задержался. Снова удрал.

— А почему? — спросила Денни.

— Из-за ребят. Они принялись за старые шуточки. Я же был маленьким нахалом. «Давайте снимем с него штаны, — приговаривали они, — прогоним вокруг навозной кучи». И я сбежал. После этого меня много куда посылали. И я всегда сбегал. — Он помолчал немного. — Потом я вернулся домой, ненадолго.

Это был рассказ о бесконечных мучениях, пережитых в детстве, об учителях, которые презирали его и которых презирал он; о пацанах, которые постоянно обзывали его: гомик, чудик, дамочка. Но он научился мять пальцами крышку от бутылки, гнуть монеты зубами, завязывать веревку, как для виселицы, развязывать самые сложные узлы — и тогда он показал им. Да. Господи, тогда они узнали! Поняли. Он мог порвать велосипедную цепь. И он был умнее их. И показал им!

Иногда он говорил как отпетый хулиган, иногда — как мальчик из хорошей школы.

— Мой отчим, этот, с железом в голосе, посадил меня на самолет и отправил в Новую Зеландию. А там меня не приняли, выслали обратно. Да, так они и сделали. Не давали мне ни дня передышки. «Убирайся отсюда. Нам такие, как ты, не нужны, такие, как ты, позорят нашу страну. Убирайся туда, откуда приехал. В трущобы Сиднея».