Публицистика - Захар

Смешно вспоминать, но ведь так все и было!

Если поднять подшивки журналов и газет тех мутных лет, а то еще и вскрыть телеархивы, можно на любом Страшном суде доказать, что вы не оставили ни единой целой косточки в нашей национальной истории, вы поглумились над каждым трупом, вы станцевали на каждой святыне, вы Красное Знамя моей Победы выбросили вон, потом не удержались, выбежали вслед и ноги о него вытерли.

Нет вам теперь счастья в России. Отчего вы сделали так? Зачем моя свобода теперь навек ассоциируется с вашими осклизлыми именами, с вашими бесстыдными делами, с вашими червивыми речами?

Потом, да, мы все помним, настало время отдохновения. Исчез хоровод бесчисленных неуемных, хохочущих сванидз, и остался Сванидзе один — постаревший, уставший, так и не убивший раба в русском советском человеке, но, напротив, взрастивший маленького раба в себе. Я знаю, что говорю, я слышал, как трогательно он перебирает хвостом, когда его спрашивают о моих краснознаменных диких, юных, красивых друзьях, которым новая жандармерия выбивает зубы, ломает руки и черепа, которых сажают в темницы и забивают насмерть на допросах.

Советский Союз оставили в покое, иногда лишь пинали походя, оттого что старые могильщики и некрофилы не научены ничему иному, кроме как раскапывать и закапывать, раскапывать и закапывать. Оттого что инфантильные в юности рязановы и евтушенки остались инфантилами пожизненно: они так и не осознали, что охаяли они, что предали.

Но это уже не было государственной стратегией. Напротив, государство по- слюнявило глаза, сделало скорбный вид и, подняв ржавый горн к небесам, стало периодически издавать им самые разные звуки: то они пионерскую зорьку сыграют, то гимн имени Сергея Михалкова, то «Подмосковные вечера», то мелодию из кинофильма «Бриллиантовая рука».

Под эту бодрую музыку они свершили быструю, неприятную реставрацию ржавого советского репрессивного аппарата и ржавой советской идеологической машины, в которой слова про «учение Маркса-Энгельса-Ленина» заменила увлекательная мантра о стабильности.

Вместо огромных плакатов (я пять лет в школу ходил мимо них) «Решения XXV съезда КПСС в жизнь!» — появились такие же, но с предложением воплотить в жизнь тайный план нашего дорогого пока еще президента. Самое обидное, что даже маразматический съезд КПСС был способен к принятию решений, которые, чем черт не шутит, можно было воплотить в жизнь, а вот сегодня плана никакого нет вообще, и этого даже не скрывают от нас.

Но отчего-то весь тот агитационный абсурд, что тридцать лет назад вызывал в миллионах людей то ли зевоту, то ли тошноту, сегодня у многих и многих вновь вызывает приступы бодрости и аппетита.

Так произошло второе убийство уже мертвого к тому времени Советского Союза.

Нынешние реставраторы добились того, чего не смогли сделать никакие витии и мессии в течение всех, гори они красным огнем, 1990-х годов: собрав воедино все атрибуты ханжества, глупости и низкопоклонства «красной» эпохи, они бесповоротно доказали, что терпеть это все во второй раз ни сил нет, ни смысла.

Дошло до того, что я сам стал произносить слово «совок». И еще: «Совок, блин!» И иногда даже «совок, блядь!».

Отрубите мне кончик языка: я заслужил.

И тем не менее.

И тем не менее.

И тем не менее.

Пока рот мой не забили глиной, я буду снова и снова повторять: моя Родина — Советский Союз. Родина моя — Советский Союз.

Понимаете, вы?

Вот то, что вы растерзали, в чем отложили свои червивые личинки, что вытащили из гроба и снова нарядили, вот это все — не моя Родина. Я с этим под руку не пойду, как делает нежно любимый мной Александр Андреевич Проханов. Он не разочаровался еще в попытках вдохнуть жизнь в эту гадкую мумию. А я не хочу, я брезгую.

Мой Советский Союз не оживить, он умер, я знаю место захоронения: там горит Вечный огонь, туда можно выйти сквозь любую темноту и вновь ощутить себя ребенком, за которого есть кому заступиться.

Мой Советский Союз не опошлить: потому что на Вечный огонь не наденешь шутовской колпак, его не пересадишь в колбу, и он не станет гореть там, куда не снизойдет живой дух никогда.

Мой Советский Союз не оболгать, он знает себе цену и помнит свое имя.

Напоминаю тем, кто забыл, что родился он не в результате разврата на германские деньги, но в ходе Великой — это р-р-раз! — Октябрьской — это два! — социалистической — это тр-р-и! — революции — это все.

Это все, говорю.

Высшая каста

Ехали тут в поезде с писателем Елизаровым и вспоминали всякие дурацкие вопросы, которые задают случайные знакомые, вдруг узнавшие, что имеют дело с живым писателем.

Я тут же вспомнил фразу, которая добивает лично меня: «Подарил бы книжку!» По этой фразе я сразу узнаю глубоко нечитающего человека. Всерьез читающий так не скажет никогда.

То, что фраза бестактна, уже второй вопрос, хотя и бестактна тоже. Это как если я познакомлюсь в метро с зубным врачом и тут же скажу ему: «А поехали к тебе полечим мой зуб?» Или столкнусь у ларька с таксистом, потреплюсь с ним минуту и предложу: «Покатай меня после работы? Нам с женой надо в “Детский мир”…»

«Подарил бы книжку!», а?

Иногда это звучит как, например, «Хули ты жмешься, дружок?».

Иногда, скажем, так: «Ну неси, чего ты там сочиняешь, сочинитель, почитаю уж, заценю».

Такое ощущение, что мои книжки лежат слипшимися бумажными тоннами в моем доме, а я только и думаю, кому бы их подарить, пока не истлели.

Если кто из читателей не в курсе, поясню: автору (если он только издается не за свой счет) дают в издательстве, как правило, экземпляров пять, ну десять его книги, которые обычно раздариваются в течение двадцати минут родным и близким. Писатели, не имеющие ни одного экземпляра отдельных своих сочинений, — это очень частый случай. Мой, кстати, тоже.

Проще говоря: чтобы подарить свою книжку, надо пойти и купить ее (даром, что она просящему и не нужна вовсе, ему ж просто хочется, чтоб она дома лежала, а он будет, иронично скалясь, показывать знакомым автограф этого чудака).

Так что, если у меня продавец обуви просит книгу, я могу смело в ответ попросить у него ботинок с автографом. И пусть попробует не дать: сразу всем расскажу, что он оборзел и зазнался.

Позавчера пошли в некий магазин с женою, там меня узнала администратор, загонявшая мое имя в базу, и сразу, на полном серьезе, взяла быка за рога:

— Господин Прилепин, наверное, я покажусь вам наглой, но, знаете, презентуйте мне вашу книгу! Только хорошую!

Это ее «только хорошую» меня вообще растрогало. Всякую хрень, типа, не предлагай, голубчик, я этого не люблю.

«У меня хороших нет, — хотелось ответить, — белиберда какая-то получается в основном».

Но я твердо пообещал:

— Обязательно!

— Конечно, — поддержала она меня в моем рвении, — а то где я ее возьму — вашу книгу?

— Еще бы, — снова согласился я, — где в наше время книгу достанешь!

Тут она удивительным образом различила некоторую иронию в моем голосе и уверенно парировала:

— А мне некогда по книжным магазинам ходить!

Это да, это да. А то я не понимаю проблемы трудового человека. Я сам могу сходить в магазин и принести оттуда книгу с автографом, чем же мне еще заниматься.

Пересказывал я все это, напомню, Михаилу Елизарову. В ответ Миша сказал, что в его списке любимых вопросов наиболее ценен следующий: «О чем пишешь, Миш?»

Так нечитающий человек поддерживает разговор с писателем — чтоб, типа, было о чем поговорить.

Я тоже этот вопрос очень люблю.

Вы читали книги Михаила Елизарова? «Ногти», скажем? Или «Библиотекарь»? Можете сказать, про что он пишет? Про ногти? Про библиотекарей?

— Александр Сергеевич, да ты писатель! О чем пишешь?

— Про разное. Исторические вещи есть: про капитана и его дочку. Есть про негра одна книжка, но еще не законченная. Про дворянство пишу. Про статских советников иногда…

— Лев Николаевич, да ты сочинитель? Про что книги-то?

— Про войну есть несколько маленьких рассказов и один большой роман. Но в этом романе не всегда про войну. Там много других событий: охота, шампанское пьют, еще разное другое… Есть про адюльтер роман. Там, кстати, про скачки немного. Для детей тоже пишу… разные познавательные сказки. Сейчас просто пишу размышления… Исповеди в том числе…

Сказать, что я или Елизаров очень сильно страдаем от таких вопросов, это, право слово, смешно. Никто не страдает, конечно.

Просто этот разговор подтолкнул меня ко вполне элементарным размышлениям о нечитающих людях вообще.

Они ведь не только успешно демонстрируют дурной вкус.

Литератор Павел Басинский сказал на днях очень серьезную вещь, которую я все как-то не решался произнести.

«Нечитающие люди — это низшая каста», — заявил Басинский.