Часовые времени. Незримый бой - Дмитрий Политов

Когда сердце в очередной раз резко оборвалось, а душа на краткий миг ушла в пятки, Белугин не выдержал и громко выматерился. Благо рты им не заткнули и он был совершенно свободен в выражении чувств.

— Не сотрясай зря воздух, береги силы, — тяжело сказал Ведерников, привалившийся к Алексею спиной. — Им все равно ни хрена за шумом мотора не слышно.

— А пусть! — упрямо выкрикнул Алексей. Конечно, он прекрасно понимал, что комиссар прав, но собственное бессилие и беспомощность угнетали, требуя хоть какого-то выхода накопившимся в избытке негативным эмоциям.

Бучнев со товарищи сдали их с рук на руки прилетевшим ночью немцам. Взамен те привезли немного боеприпасов, медикаменты, запчасти и питание для радиостанции. Алексей узнал об этом, пока валялся рядом с Ведерниковым на земле неподалеку от самолета, связанный накрепко по рукам и ногам, — пилот давал краткие пояснения по грузу бывшему сотнику, который, как оказалось, прекрасно владел немецким языком. В Белугина перед операцией тоже заложили знание основных языков и диалектов этой эпохи, и поэтому ему сейчас не составляло никакого труда уяснить для себя, о чем идет речь.

— Почему их двое? — недовольно спросил летчик в конце разговора. — Мне говорили, что я должен забрать только одного.

— Извините, господин… — подобострастно затараторил Бучнев.

— Обер-лейтенант.

— …обер-лейтенант. Второго мы хотели кончить за ненадобностью — потому и не уведомили о нем во время сеанса, но при тщательном обыске у него нашли вот это. — Белугин не мог видеть в темноте, что сотник показывает немцу, но это и так было понятно — естественно, шелковку.

— Что это? — с любопытством поинтересовался немец.

— Секретное удостоверение сотрудника военной разведки. Целый капитан госбезопасности оказался. Ну, полковник, если на армейский лад перевести. Вот мы и решили, что, может, и он на что господину оберсту сгодится.

— А другой?

— Другой… тот у большевиков до генерала выслужился… Иуда!

— Почему вы так о нем говорите?

— Старинный знакомец. Вместе в Гражданскую воевали. За своего брата-офицера числился. А потом… Эх, даже вспоминать не хочу. Будь моя воля, я его вот этими руками лично на ремни порезал бы! Ну да ничего, небось у вас с ним тоже разговор короткий будет.

— Вы поэтому его так отделали? — Голоса раздавались совсем близко, из чего Алексей заключил, что летчик подошел поближе, чтобы получше рассмотреть комиссара. — Постелите там на пол что-нибудь, я не хочу оттирать кабину после полета — из него хлещет, как из недорезанной свиньи.

— Сделаем… А ты, сука, молись, чтобы сдохнуть побыстрее! — последние слова Бучнев произнес по-русски, обращаясь к Ведерникову. Следом послышался глухой звук удара и короткий болезненный стон. Да, сотник явно решил распрощаться со своим пленником так, чтоб тому запомнилось это надолго. Странно еще, что Бучнев вообще решил доложить своим новым хозяевам о комиссаре — судя по всему, тот в свое время успел здорово насолить ему.

Впрочем, Алексею тоже было «грех жаловаться»: его самого отделали так, что теперь заплывший левый глаз толком ничего не видел, во рту было солоно от крови, а ребра с правой стороны болели так сильно, что Белугин не без оснований думал — как минимум два из них или сломаны, или треснули. И это еще с учетом, что лично к нему у сотника не имелось претензий. Разумеется, если исключить то обстоятельство, что он являлся для него ненавистным, по определению, краснюком.

— Вот что, — прохрипел Ведерников, прижимаясь плотнее к Алексею и стараясь повернуть голову так, чтобы его было слышно получше. — Дела у нас с тобой, капитан, не слишком хорошие.

— Это точно. Я думаю…

— Молчи! Молчи и не перебивай. У меня и так сил почти не осталось — гаденыш этот все внутренности отбил. — Ведерников зашелся в приступе долгого и мучительного кашля. — В общем, так. Когда начнем снижаться, я постараюсь освободить тебя от веревок. Ты же пилот, верно? Прикончишь немцев и поведешь самолет. Так что начинай потихоньку руками-ногами шевелить, разгоняй кровь, чтобы времени даром не терять.

— Как это? — Алексея бросило в жар. Неужели получится спастись? Сердце в груди бешено застучало, в крови забурлил адреналин. — Как вы сможете перерезать веревки?

— Есть один способ, — прохрипел едва слышно комиссар. — Беда в том, что после него я гарантированно коньки отброшу. Последний довод королей, так сказать. Но это сейчас неважно. Постарайся дотянуть до наших. В любой воинской части сразу говори, чтобы тебя отправили в особый отдел. Там предъявишь свои документы — они у пилота, так что учти, когда разделаешься с ним, труп сразу не выбрасывай, а обыщи — и требуй связи с Москвой. Запомни фамилию, что я тебе сейчас скажу — передашь привет от меня, расскажешь, что с нами случилось, тебе помогут. Дальше поступишь в полное распоряжение этого человека. Будешь делать все, что он прикажет. Понял?

— А он… кто?

— Местный. Но в курсе нашей ситуации, так что можешь ему доверять. У него свои резоны, не подведет. Да, вот еще что. Когда будешь говорить с ним, обязательно передай: пусть больше не ищет Черную речку, вода ушла. Совсем… Запомнил?

— Запомнил. — Расспрашивать о смысле этой тарабарщины Белугин не стал. И дураку ясно, что дело темное — Ведерников, похоже, доверил ему лишь самую малую толику своих секретов, но ровно в той мере, какую счел достаточной. Захотел бы, так сказал больше. Никаких обид — дело превыше всего.

Комиссар немного помолчал, отдыхая, а затем начал говорить. Слушая его и запоминая на автомате все произнесенное, Алексей думал попутно о том, смог бы он, окажись вдруг на месте Ведерникова, вести себя так же. Знать, что скоро умрешь, но подарить своей смертью шанс на спасение незнакомому в принципе человеку, который не успел тебе стать ни другом, ни товарищем. Связанного с тобой, если разобраться, всего-навсего тонюсенькой ниточкой общего происхождения, и только.

Нет ответа. Даже самому себе Белугин не решался ясно и четко ответить на этот непростой вопрос. И от этого становилось как-то неуютно и мерзко. А тоненький противный голосочек внутри нашептывал, что все это чепуха, девчачьи сопли, надо, мол, просто плюнуть на это и растереть, забыть. Ведерников профессионал и если решил помочь, то, значит, так и надо. И вообще, он, Алексей, еще слишком молод, чтобы так бездарно погибнуть во время своего первого самостоятельного задания.

Звук мотора стал тише. «Шторьх» явно начал снижаться. Ведерников молчал, набираясь сил, готовясь совершить невозможное. Хотя почему невозможное? Что вообще Алексей знал о способностях высококлассных оперативников? Во время подготовки в училище курсантам дали необходимые азы дисциплин, упирая на то, что в процессе дальнейшей работы они смогут набраться опыта, развить в себе те качества и способности, которые помогут им в будущем. Ха, каламбур! Естественно, в прошлом. Для них — в прошлом. Ладно, не суть. Проехали.

Белугин постарался выбросить из головы все посторонние мысли и расслабиться. Требовалось проиграть мысленно все предстоящие действия, чтобы потом, когда комиссар даст сигнал, тело само выполняло их, действуя подобно хорошо отлаженному механизму. Так, во всяком случае, учил его инструктор по рукопашному бою, звероватого вида корвет-лейтенант с полным Сапфировым бантом и жутким шрамом, проходящим через левую щеку.

— Даю отсчет. — Голос Ведерникова звучал низко и гулко, отдаваясь в голове Алексея могучим эхом. — Пять… Четыре… Три…

Когда прозвучало короткое «ноль», за спиной что-то коротко полыхнуло, спину Белугина на мгновение обожгло, а в следующую секунду он почувствовал свободу и рванулся прямо с пола вперед. Туда, где навстречу ему, словно в замедленной киносъемке, поворачивал лицо с распяленным в безмолвном крике ртом немецкий летчик.

Евгений. 1906

Первую помощь Белугину оказали в полковом лазарете. Хмурый и неразговорчивый врач осмотрел рану, бесцеремонно дергая Евгения так, что тому лишь неимоверным усилием воли удалось сдержать готовые слететь с губ проклятия в адрес «безрукого коновала».

— Пуля навылет прошла, — констатировал эскулап. — Повезло вам, сударь, несколько сантиметров вниз — и точнехонько в сердце. А так даже кость не задета. Просто удивительно. Везунчик. — Врач обработал рану, наложил повязку и передал уплывающего в беспамятство из-за потери крови Белугина на руки двум нетерпеливо ожидающим возле дверей в кабинет субъектам, чья профессиональная принадлежность легко угадывалась с полувзгляда. — Аккуратнее с ним, господа, — напутствовал их доктор, — он слишком слаб.

— Мы нежно, — усмехнулся один из агентов. — Не извольте беспокоиться. А ну-ка, взяли! — На пару с товарищем они подхватили спотыкающегося Евгения и потащили его на улицу. Усадили в пролетку, на которой, судя по всему, и приехали в полк, переговорили о чем-то с офицерами, стоявшими неподалеку — все это Белугин воспринимал уже очень слабо — и… дальше в памяти остались только медленно бегущие куда-то вдаль по своим делам белые облака.