Власть в малом российском городе - Валерий Ледяев

Некоторые предварительные выводы были сделаны и в отношении конфигурации локальных режимов. Главный из них состоит в том, что в современных российских городах вряд ли имеет место преобладание какого-то одного типа локального режима; скорее можно предположить их мозаичное «соседство» и «сосуществование». При этом некоторые тенденции и закономерности в развитии российских локальных режимов отчасти соотносятся с американскими и европейскими аналогами. В частности, элементы локального режима «поддержание статус-кво» в наибольшей степени характерны для малых и средних городов, где доминируют коалиции, осуществляющие дележ ограниченного объема бюджетных ресурсов, значительная доля которых распределяется на вышестоящих уровнях власти и управления. В крупных городах экономический рост стимулировал появление «элементов локального режима роста и развития», сопоставимых с машинами роста в американских городах, хотя и с несколько иными конфигурациями участников. В ряде крупных городов возникли и локальные общественные движения, хотя нигде они так и не смогли стать частью правящих коалиций [Гельман, 2010, с. 55–56].

Исследование подтвердило тенденцию формирования «режима большого бизнеса» в монопрофильных городах, где господствуют крупные предприятия общенационального масштаба. Показательным примером является режим в Череповце, ставший предметом специального внимания исследователей. В экономике и политике этого города доминирует Череповецкий металлургический завод – одно из основных подразделений компании «Северсталь». Приоритетной стратегией компании, естественно, является рост производства на заводе, а не благополучие города. Участие компании в общественно-политической жизни Череповца значительно и проявляется в различных формах. Местная власть практически полностью зависит от городской экономической элиты. Компания выступает основным поставщиком управленческих кадров: все мэры Череповца – бывшие работники металлургического завода. Она же формирует стратегии городского развития, определяя круг вопросов, которые включаются в городскую повестку дня. Компании удается в целом успешно поддерживать позитивный имидж и лояльное отношение со стороны горожан. Завод позиционируется компанией и местными властями как «символ прогресса и поступательного развития»; при этом негативное влияние завода, например на городскую экологию, либо замалчивается, либо оправдывается как неизбежный продукт экономического роста.

В иных городах более вероятным является формирование локальных режимов, в которых доминирующим актором выступает местная администрация, контролирующая основные экономические ресурсы и способная осуществлять политику экономического развития без участия бизнес-групп, которые, оставаясь разрозненными, не могут противостоять местным чиновникам. Иллюстрацией данного типа локального режима стала Пермь. Многоотраслевая структура экономики города и наличие в нем различных экономических групп интересов способствуют поддержанию постоянной конкуренции между ними за влияние на местную власть и распылению политических интересов бизнеса: бизнес-группы интересуют лишь отдельные сегменты городской политики и они безразличны к тем сферам городской жизни, которые их непосредственно не касаются. Это открывает простор для неформального торга между политическими и экономическими акторами, позволяя политико-административной элите манипулировать бизнесом, играющим в пермском локальном режиме роль ведомого. Обладая возможностью активно вмешиваться в рыночные отношения, городская власть сама «фактически превращается в местный бизнес», а «многие чиновники прямо или косвенно используют преимущества своих властных позиций для содействия подконтрольному им бизнесу» [Бычкова, Гельман, 2010, с. 82].

В итоге происходит сращивание власти и бизнеса, а «вход на рынок остается открытым только для “избранных” компаний, чаще всего связанных с областными и городскими чиновниками». Исследователи приходят к заключению, что режим «государства-хищника» в Перми «оказывает негативное влияние на экономическое развитие, способствуя распространению коррупции и препятствуя привлечению инвестиций и становлению свободной конкуренции. Однако плюралистический характер локального режима в определенных условиях (например, в случае прихода к власти сильного лидера, нацеленного на пресечение коррупции) может способствовать росту и развитию города» [Там же].

Проблематика и теоретическая рамка городских режимов начинают использоваться и другими исследователями. Надежда Борисова, Константин Сулимов и Ольга Ковина проанализировали основные факторы, влияющие на процессы формирования и трансформации городских режимов в трех городах Пермского края [Борисова, Сулимов, Ковина, 2011, с. 5—14]. Юрий Пустовойтпровел эмпирическое исследование, посвященное анализу городского режима в Новокузнецке, сделав акцент на проблемах формирования, развития и распада городских режимов и уделив особое внимание организации взаимодействия между предприятиями, бизнес-структурами, средствами массовой информации, публичными политиками и городскими властями как во время электоральных циклов, так и между ними; он выделил пять основных периодов в политической истории города (позднесоветский, предрежимный, становление коалиции, пик развития коалиции, посткоалиционный), различающихся по политико-экономическим приоритетам и характеристикам внутрикоалиционных властных отношений [Пустовойт, 2014; Пустовойт, Антидзе, Мартыненко-Фриауф, 2014]. Изучая городской режим в Санкт-Петербурге, Елена Тыканова и Анастасия Хохлова пришли к выводу, что коммерциализация постсоветских городов и включение их в глобальную экономику стимулируют альянсы властей и бизнеса, приобретающие форму машин роста; формирование таких комплексов более вероятно в тех случаях, когда бизнес представлен крупными строительными компаниями, готовыми инвестировать значительные средства в развитие городских территорий [Тыканова, Хохлова, 2015].

Эти и другие исследования свидетельствуют о том, что на сегодняшний день в отечественной политической науке и социологии уже сложились отдельные направления изучения власти на субнациональном уровне, а их результаты позволяют сделать определенные выводы о ее субъектах, формах проявления и специфике.

Раздел II

Эмпирическое исследование власти в малых российских городах: данные и метод

3. Цели и задачи исследования

Цели и задачи нашего исследования определяются несколькими основаниями. Во-первых, сам феномен власти, его структурные (концептуальные) параметры с самого начала очерчивают общий круг вопросов, на которые должен ответить исследователь. Субъект и объект власти, их взаимодействие, структурные преимущества, ресурсы власти, стратегии и формы их применения, сфера власти (подчинения), интенсивность и эффективность власти, другие ее параметры обозначают набор проблем, общих для исследований власти в любых социальных системах – в социуме, локальном сообществе, семье, организации [Power: Critical concepts, 1994; The Sage Handbook of Power, 2009; Encyclopedia of Power, 2011].

Во-вторых, мы опирались на уже имеющийся опыт проведения эмпирических исследований в городских сообществах. Несмотря на довольно широкий разброс в подходах к изучению власти, страновую и временную специфику, естественный субъективизм в выборе проблемного поля и методов исследования, некоторый набор основных тем, сюжетов и предметных областей социологии власти в городских сообществах к настоящему времени в целом сложился и в большей или меньшей степени разделяется практически всеми исследователями [Ледяев, 2011, с. 34–50]. Этот набор позволил выработать программы сравнительных исследований локальной власти в различных странах и регионах.

В-третьих, проблематика эмпирического исследования, его специфика и особенности во многом задаются теоретико-методологическими основаниями исследования. В данном контексте фокус нашего исследования определен двумя обстоятельствами. С одной стороны, он отражает наш выбор теории городских режимов в качестве теоретической рамки исследования, что вполне естественно, учитывая ее место в научном дискурсе о власти в локальных сообществах. С другой стороны, поскольку ранний и классический этапы в развитии данного направления социальных исследований в нашей стране оказались пропущенными, мы посчитали целесообразным уделить большее внимание традиционным темам, связанным с классическим далевским вопросом «кто правит?», находившимся на острие дискуссии в рамках community power studies 1950-1960-х годов [Harding, 2009, р. 27–39; Ледяев, 2012].

В-четвертых, проблематика нашего исследования во многом обусловлена его местом в отечественной социологии власти. Поскольку в отличие от зарубежного обществоведения, накопившего огромный опыт изучения власти в самых разных ракурсах, в отечественной социальной науке комплексных сравнительных исследований власти практически еще не было, мы изначально ставили задачу по возможности охватить все основные темы и ракурсы изучения власти в локальных сообществах.