Путы для дракона - Сергей Радин

Шаг за шагом он вслушивался в своё странное движение — движение не целого (хотя раньше никогда не обращал внимания на способ перемещения), а отдельных групп мышц, лишь по необходимости связанных между собой, — в движении пространства.

Тени, среди которых шёл Леон, были упруги, словно слабое сопротивление воды. И в этом студенистом пространстве он вынужденно покачивался, потому что тени — или, если угодно, подводные течения — обтекали его, подталкивали, замедляли его шаг… И всё сливалось в одну волну, которую надо преодолевать.

Шальная мысль: "Почему — надо? Вернуться в спальню, взять книгу…" после следующего трудного шага вперёд — лопнула, едва в спину мягко упёрлись и подтолкнули к двери, где он тут же ухватился за ручку, на полном серьёзе ожидая, что следующей волной его снесёт назад.

Игра невидимых, но ощутимых сил его забавляла. Держась за дверную ручку, он даже попробовал уловить волновой ритм, чтобы уже осознанно покачаться в потоке, прибившем его к двери. Какие-то два-три мгновения это ему удавалось.

Он перешёл в прихожую и обнаружил, что обострилось не только чувственное восприятие. В комнате замер непроницаемый мрак… Обычно в прихожей на ночь люстру оставляли включенной. Но вчера, провожая Вадима, Мишка, видимо, по привычке свет выключил…

Леон — видел. Ему мрак не казался абсолютным. Скорее, он видел бархатные портьеры, чью полотнища, странно прозрачные, беспорядочно раскиданы в пространстве.

Притерпевшись в немного беспокойному видению Леон неуверенно сделал несколько шагов и очутился перед зеркалом.

Если и существовали какие-то сомнения, что перед ним зеркало, то вскоре они отпали: прозрачно-жёлтый, медовый свет тихо потёк по рамам, заползая во все завитушки, изгибая все прихотливые линии деревянной рамы.

Он удивлялся, что не удивлён, а терпеливо выжидает. Удивлялся, что нет раздражения: ведь знал, что должно произойти нечто, и не помнил, что именно…

А чёрное стекло вдруг выпятило человеческую фигуру. В свете-цвете-тенях вылепился высокий мужчина в джинсах и футболке, постоял вроде как нерешительно… И — вдруг рвануло! Кадры менялись менее чем за секунду. Поза и рост отражения оставались неизменными. Менялись лицо, причёска, одежда! Леон ошеломлённо старался уследить за стремительными метаморфозами — и не мог. Глаза хотели остановить хоть один кадр — тщетно. Сразу заболела голова, по вискам сильно ударило и словно начало из них что-то выкручивать. Леон сморщился от боли.

Внезапно кто-то до ужаса знакомым голосом (он падал в пропасть и кричал: "Это ты! Ты! Ты сам!") произнёс: "Идентификация закончена!"

Человек в зеркале снова оказался в джинсах и в футболке и снова смотрел безучастными полуприкрытыми глазами. А вокруг него убирали невидимые источники света, и фигура куталась в сумеречные тени, будто на неё накидывали тёмные, иллюзорно прозрачные покрывала, — человек постепенно растворялся во мраке… Исчез…

"Я знаю, что это было, — еле шевеля губами, прошептал Леон. — Знаю… Только знание это на такой глубине… За семью печатями… Но главное я помню. Я должен стоять здесь и ждать".

Ожидание и впрямь не связано с частично возвращаемой памятью. Он реально оценивал происходящее: не память возвращалась — со дна сознания (дремучих ли чащоб подсознания?) выстрелило фактами прошлого. Но не память. Ожидание заставляло стоять на месте, потому что инерция мышления утверждала: после озвученного слова "идентификация" обязательно произойдёт нечто, для чего тебя идентифицировали. И он ждал, очарованный мыслью (в его теперешнем благодушном мировосприятии), что ему помогают, как в сказке, обрести хоть какие-то страницы прошлого; что он кому-то нужен, что его ищут.

Ликующий свет разом смёл темноту, утягивающую взгляд. Зеркало стояло на месте, но выпадающее из него сияние раздвинуло рамы.

Робкая надежда Леона, что вот сейчас появится в стекле некто, кто всё объяснит и вернёт ему память, лопнула под натиском бушующих радостью красок сумасшедше-бесшабашного карнавала.

Будто из окна (или с галереи — подсказали со стороны) он смотрел чуть вниз, на роскошно и диковинно одетых людей: кто танцевал, кто бегал по залу, играя в странные игры; кто, сбившись в дружеские компании, заразительно (несмотря на отсутствие звука для Леона) хохотал в безмятежной беседе…

"Задержка внимания! Связь!" — бесстрастно сказали издалека. Леон отшатнулся: группа смеющихся людей стремительно приблизилась к нему, пока не встала с ним вровень за стеклом. Протяни руку — и коснёшься сверкающих разноцветных одежд. Он даже различил за полумасками зрачки блестящих глаз… Он уже начинал считывать с шевелящихся губ слова — знакомые по форме, но ещё непонятные по смыслу…

Они вдруг замолчали и обернулись.

Он невольно отступил.

— Это же магистр! — прочитал Леон по губам стоящего ближе всех.

Сказавший быстро снял мерцающую зелёным полумаску и оказался довольно молодым человеком, с чуть высокомерным лицом, на котором темнели проницательные глаза. Впрочем, сейчас его глаза постепенно меняли своё выражение на тревожное.

— Где вы, магистр? Почему столько лет не давали о себе знать? Почему вы молчите? Вы не узнаёте меня, своего ученика? Скажите же хоть что-нибудь!

Стоящий за его плечом человек в костюме хищной птицы внезапно шагнул вперёд. В его руке багрово-чёрным полыхал огранённый камень.

— Мы не успеем его вытащить… К магистру что-то тянется по нашей связи!

— Эта ведьма! — взбешённо выплюнул странные и жуткие слова темноглазый и с мольбой взглянул на Леона. — Где бы вы ни были, магистр, бегите подальше от этого места! Немедленно… Ингвард, рви связь!.. Магистр! Бегите!

Отсутствовавшее до сих пор стекло проявило себя рябью. Потом сверху, с левого края, зеркало почернело, будто чернила разлились по быстро впитывающей их плотной ткани. Чернила уже залили половину зеркальной поверхности, когда яростно-белый свет уничтожил их и верхнюю часть всё ещё видимого зала. Оцепеневший и оглушённый Леон видел лишь нижнюю часть фигур, как вдруг перед ним оказался темноглазый: он упал на колени, чтобы видеть Леона, и его напряжённый рот (отчаянный оскал) безмолвно кричал:

— Бегите, магистр! Бегите! Умоляю вас!

Чернила вновь хлынули с верхней рамы вниз — и на этот раз не по залу, а по стеклу. Они выплёскивались на поверхность грязными потёками и брызгами, заливая сверкающий праздник и фигуру на коленях…

… Бег по лестницам — с шестого этажа донизу — как бредовый сон: потолки, резко взметнувшиеся ввысь; раздвинутые, оттопыренные стены, каждая площадка внизу — ненасытная разинутая пасть — и всё затаилось в тяжелеюще-жёлтом… Он не замечал проникающего сухого холода бетона под ногами, пока не вцепился в замок (домофон на ночь выключали) на подъездной двери. Мельком подумалось: хорошо, нет консьержа в холле подъезда — то ли отошёл на минутку, то ли заснул где; увидел бы — начал бы спрашивать, а не спросил бы — посмотрел бы не так, оправдывайся потом…