Из сборника «Девушка в тюрбане» - Джанни Челати

Ей даже пришло в голову, что слова в книгах, газетах, рекламных объявлениях преследуют одну цель: воспрепятствовать появлению этого безмолвного видения, перед которым человек теряется, чувствует себя незащищенным. Так, на службе по утрам сталкиваешься в лифте с разными людьми, знакомыми и незнакомыми, и, чтобы избежать взаимной неловкости, поспешно зовешь на помощь ничего не значащие слова: «Ну как делишки?», «Ух, и жара сегодня!», «Смотрел вчера футбол?»

Она часто наблюдала, как люди спорят, размахивая руками и как бы доказывая этим, что они действительно спорят. Но в чем смысл их слов? Ведь то, что они пытаются сообщить друг другу, всем давным-давно известно. Тем не менее каждый считает очень важным произнести эти ничего не значащие слова, дабы привлечь внимание к своей особе. Одни притворяются удивленными, другие делают вид, что удивляться тут нечему. Одни изображают страдание, другие пытаются выразить им сочувствие. Все готовы постоянно что-то изображать, лишь бы предотвратить очередное безмолвное видение.

Дома, в своем окраинном квартале, она разговаривала сама с собой и все больше убеждалась, что книги заронили ей в голову слишком много будоражащих мыслей, и это ужасно, потому что мысли имеют свойство размножаться.

А все разговоры на работе она воспринимала как обмен репликами в бездарной пьесе, и все эти реплики призваны заглушить непонятные видения. Чтобы успокоиться, она усиленно жевала резинку и уговаривала себя: «Они все чужие. Надо только вспомнить, в каком спектакле я их слышала».

В конце ноября она переехала в новую пустую квартиру, где не было ни одной книги и ничто как будто не должно было напоминать ей разыгрываемый чужими спектакль. Но видения все равно появлялись на голых стенах, из-за оконных рам, выкрашенных в сиреневый цвет, в темных углах коридора. Чтобы не потерять равновесия перед преследующим ее безмолвным видением, она оживленно разговаривала сама с собой.

И только старый фонарь, загоравшийся по вечерам в сквере напротив дома, приносил ей некоторое утешение, добродушно ее окликая: «Привет! Вот и снова встретились!»

В январе молодой женщине довелось участвовать в пресс-конференции, устроенной ее объединением и посвященной открытию новой серии многотиражных изданий. В зале собрались критики, писатели, журналисты, директора издательств; были среди публики и начинающие писатели, представившие на суд издателей свои первые романы. После торжественного открытия слово взял молодой представитель администрации издательства:

— Пора расширять книжный рынок. Чтобы идти в ногу со временем, мы должны смелее выдвигать новые инициативы. Культура сейчас переживает кризис, и роман в традиционном понимании уже не пользуется успехом. Надо установить непосредственный контакт с читательской аудиторией, это вполне в наших силах, ибо нам известны чувства людей и мы можем предложить читателю продукцию, соответствующую его запросам.

Один пожилой участник конференции встал и заявил, будто отряхивая гипноз слов:

— Сейчас никого читать невозможно: старые пишут так, что со скуки помрешь, непонятно, зачем их вообще печатают, а эти новомодные книги — сплошное свинство!

Директор издательства поспешил вмешаться, дабы не разразился скандал:

— Я по этому поводу ничего не могу сказать, потому что у меня иной профиль. Однако надо заметить, что мир приключений мы открываем сегодня не в книгах, как во времена моего детства, а в безудержной гонке за прибылью. Идеи принимаются лишь тогда, когда сулят доход и рассматриваются как вложение капитала. Коль скоро речь идет о денежном обороте, рассуждения о морали становятся излишними.

Женщина ушла, не дождавшись окончания конференции. У себя на столе в кабинете она обнаружила записку от студента, которому нужно было с нею встретиться якобы по очень важному делу.

Встречу студент назначил в баре, но, сгорая от нетерпения, стал поджидать женщину среди разгуливающих по Соборной площади голубей. В воздухе ощущалось приближение грозы, и встревоженные птицы то взмывали вверх, хлопая крыльями, то снова опускались на землю. Завидев женщину издали, студент кинулся к ней, размахивая кипой бумаги.

— Я написал роман-аллегорию о читателях книг!

Он пожелал тут же, не сходя с места и не обращая внимания на голубей, рассказать ей сюжет. Роман, по его словам, получился грандиозный, и написал он его всего за две недели: в этот короткий срок он наконец понял все о книгах и читателях. Студент курил сигарету за сигаретой, настолько взволновало его это вновь обретенное понимание.

Начинался роман так: один молодой критик, присутствуя на многолюдных сборищах критиков и писателей, изо дня в день слушает их нескончаемые словопрения. И вот однажды утром в гостинице, где он остановился, с ним происходит нечто ужасное.

Во сне его испугало какое-то слово или фраза, сказанная или написанная им самим или кем-то другим. Он не может понять, что с ним, и у него есть только одно желание: чтобы его крепко-накрепко привязали к кровати, на несколько лет залепили рот и уши пластырем, не давая чудовищным словам срываться с его уст. Он убежден, что человек, когда говорит, не может быть самим собой, поскольку слова не имеют к нему никакого отношения, а произносятся или пишутся по обязанности, жестокой обязанности всю жизнь сообщать что-то другим людям.

Он обращается со своей просьбой в администрацию гостиницы, но там, естественно, не понимают его ужаса перед словами, и потому он в конце концов оказывается в психиатрической лечебнице.

Голуби на Соборной площади, застигнутые яростными порывами ветра, то и дело взлетали, сталкиваясь друг с другом и роняя на землю перья. Женщина быстрым шагом направилась под портик на площади, чтобы укрыться в баре; студент последовал за ней, продолжая свое повествование.

Далее в романе шла речь о том, как критик лежит в больнице, на нем смирительная рубашка, его лечат снотворными и он видит длинный сон: это главный эпизод романа.

Ему снится, что он живет в городе, который находится посреди бескрайней пустыни. Местным жителям до смерти надоела такая жизнь, потому что песок в таких количествах всегда наводит жуткую тоску. У всех критик видит в руках книги: кто-то читает, сидя под деревом, кто-то отрешенно бродит в песках, уткнувшись в раскрытую книгу. Постепенно он начинает понимать, откуда такая отрешенность: она вызвана длинными и скучными описаниями и рассуждениями из книг.

Он осознает, что эти неприкаянные читатели уже не в силах оторваться от книг, все они — пленники скуки и обречены до конца своих дней пребывать в спячке. Но, понаблюдав за ними, критик приходит к выводу, что подобная спячка — своего рода счастье, ведь, находясь под воздействием скучных книг, читатели перестают испытывать другую скуку, к примеру скуку при виде окружающей их пустыни.

Студент и женщина выпили кофе в баре, и он все рассказывал ей сюжет книги. Женщина сказала, что ей пора на работу. Тем временем хлынул дождь, но студент, не замечая льющихся с неба потоков, бежал за женщиной, излагая концовку своего романа.

В ней говорилось о том, как критик во сне встречает людей, одетых арабами-караванщиками, которые на верблюдах привозят горы книг и продают их отрешенным читателям. А затем вновь снаряжают караваны и пускаются в путь через пустыню за новыми грудами книг. Причем товар свой сбывают, не разбирая, какие книги какому читателю попадут. Отрешенным тоже все равно, что читать: главное для них — погрузиться в блаженную скуку книг и позабыть об абсолютной скуке жизни.

Есть в городе и другие обитатели, разгуливающие в одежде гангстеров, которые восстали против торговцев. Они заявляют, что не позволят караванщикам себя дурачить. Всем они объясняют, чтó есть красота, истина, добро, как будто никто, кроме них, не в состоянии этого оценить, а потому они присвоили себе право учить других, как надо говорить, действовать, мыслить. Эти гангстеры раздражают отрешенных читателей, клеймя их тупое счастье и диктуя, какие книги читать.

Во сне даже происходит конференция гангстеров, и нашего критика, присутствующего на ней, вдруг охватывает странное ощущение, что он умер. А мертвый, он уже не может отличить караванщиков от гангстеров, поскольку теперь все они в космических скафандрах. Он слушает длинную речь одного космонавта о книгах, о писателях и в какой-то момент, несмотря на то что он мертв, не выдерживает и кричит: «Хватит! Хватит! Сил моих нет это терпеть!» От волнения он просыпается в номере гостиницы, охваченный ужасом перед словом или фразой, произнесенными или написанными им самим или кем-то другим.

Просыпается в той же гостинице, где уже просыпался, и с тем же ощущением ужаса. Его везут в ту же самую лечебницу, надевают ту же смирительную рубашку, и он наконец осознает, что весь этот цикл — ужас перед словами, лечебница, сновидение с городом в пустыне и отрешенными читателями книг — будет повторяться бесконечно, пока какое-то чудо не принесет ему избавления.