Из сборника «Девушка в тюрбане» - Джанни Челати

Доктор рассказывает об этом с улыбкой. Баратто улыбается ему в ответ и смешливо встряхивает головой. Доктор угощает Баратто огромной сигарой, и так они курят, потягивая белое вино, пока в соседней комнате не раздается резкий звонок телефона.

Когда доктор возвращается в гостиную, седые волосы на висках еще больше растрепались и торчат, словно крылышки. Он сообщает, что звонила та самая девушка, ему не хотелось с ней разговаривать, но она во что бы то ни стало хотела все ему объяснить, в общем, они проговорили три часа, и девушка заявила, что на него она напрасно потратила лучшие годы своей жизни.

На середине этого рассказа Баратто засыпает в кресле. Ночью он просыпается оттого, что доктор стоит над ним в халате и домашних тапочках (ноги у него худые, а волосы на висках приглажены) и спрашивает:

— Можно я зажгу свет?

Баратто молчит, и тогда доктор зажигает в гостиной все светильники, прищурясь, смотрит, как горят галогенные лампочки, и про себя бормочет:

— Со светом намного лучше, намного.

Баратто закуривает вторую сигару, а доктор усаживается рядом и начинает рассуждать:

— Я понимаю, что выгляжу неполноценным. Тут нечего и удивляться: мои родители, и отец и мать, так же выглядели. У меня уже взрослый сын, вот и он тоже похож на замороженного угря… Знаете, я иногда себя спрашиваю: может, это все мираж? Этот город, женщины, причиняющие нам боль, наша работа, наша неполноценность — все мираж, наваждение, от которого мы не в силах избавиться? Но я вам больше скажу: свет — тоже мираж. И звуки, и все предметы, и ночная тьма — не более чем один огромный мираж? Возникая перед нами, эти смехотворные видения пытаются убедить нас в чем-то, а на самом деле этого нет, сплошной обман!

Тут оба замечают, что уже утро, и выходят на веранду дома поглядеть восход солнца. В доме напротив светится окно с задернутыми шторами, и у обоих вдруг появляется ощущение, что в щелку за ними подглядывает обнаженная женщина.

Небо светлеет, откуда-то слышен стук поднимаемого жалюзи. Ну вот, думают Баратто и доктор, снова все оживает, над деревьями кружат ласточки, так, словно что-то должно произойти.

Потом раздается звон колоколов. Кто звонит? Кто поднимает жалюзи?

В квартале новых многоэтажных башен царит тишина. На углу улицы телефон-автомат. Кто-то заводит машину и уезжает. Да, думают оба, там снаружи смехотворные видения все продолжаются и нет им конца.

Доктор вдруг осознает, что все его мысли — это не его мысли, а Баратто, хотя, строго говоря, у Баратто нет своих мыслей. Он воспринимает мысли других людей — того, кто шагает по улице, того, кто поднимает жалюзи, кто заводит машину.

Но все люди сейчас думают об одном и том же: вот и утро наступило, и благодаря этому утро с его смехотворными видениями действительно наступает. А благодаря Баратто, который, выздоравливая, воспринимает только чужие мысли, доктору такое смехотворное видение, как рассвет, начинает казаться реальным.

Приходит зима. В субботу после полудня Баратто, как всегда, отправляется в супермаркет. Сложив покупки в тележку и отстояв очередь в кассу, он с двумя сумками идет к двери и сталкивается с блондинкой.

— Сколько лет, сколько зим! — говорит она. — Я ведь тебе призналась в своих чувствах, почему же ты меня не разыскал?

Баратто внимательно ее разглядывает, потом молча устремляется к дому; женщина не отстает от него ни на шаг, продолжая что-то ему втолковывать. Они поднимаются по лестнице, входят вместе в квартиру. Блондинка наблюдает, как он аккуратно складывает продукты в холодильник.

— Я тебе не нравлюсь? — спрашивает она. — Раз так — нечего ломать комедию. По-твоему, это порядочно — скрыться, ни слова не сказав, и полгода держать меня в неведении?

Баратто качает головой и улыбается: он увидел червяка в салате.

Дверь квартиры остается открытой, потому что, с тех пор как Баратто замолчал, запертые двери его раздражают.

На пороге появляются двое мужчин, проходят в гостиную и оглядываются. Один из них штангист, участник многих чемпионатов мира по тяжелой атлетике, в последнее время он одержим страхом смерти и сообщает об этом всем, кому не лень. Теперь вот пришел поделиться своими страхами с Баратто. Второй — маленький, тщедушный и рябой человечек — преподает немецкий язык; он повсюду следует за штангистом и дает ему советы. Зовут его профессор Кроне, ко всему прочему он еще и медиум.

Оба хотят выяснить, почему Баратто больше не ходит по четвергам в бар играть в карты. Блондинка объясняет:

— Он от всех прячется.

— Завидую ему, — вздыхает штангист. — Хорошее жалованье, ни детей, ни забот. А тут живешь в постоянном напряжении, как бы чего не случилось. Упал на улице, потянул связки — прощай, чемпионат. Переспал с бабой, подхватил заразу — опять же чемпионат накрылся. Вы понимаете, что со мной каждую минуту может что-нибудь произойти? Так ведь, а, профессор?

Профессор кивает.

Баратто тем временем уже загрузил холодильник провизией и намочил раковину от муравьев. Не обращая внимания на посетителей, он выходит из квартиры и спускается по лестнице; остальные идут следом и разговаривают. Он звонит к пенсионерам, но из своей двери выглядывает доктор и приглашает:

— Заходите, мы все тут.

Благодаря Баратто доктор подружился с пенсионерами, и теперь они часто проводят вечера вместе, по очереди рассказывая друг другу свою жизнь. Пенсионеры наперебой дают доктору советы, как избавиться от гнетущего одиночества.

Войдя в квартиру доктора, гости рассаживаются по мягким диванам, и хозяин угощает всех белым вином и сигарами. Блондинка тоже дымит сигарой и хихикает. Сидящий рядом с ней профессор Кроне рассеянно потягивает вино, то и дело выдирая волоски из уха.

После холодного ужина, предложенного доктором, все снова принимаются курить сигары и слушать пластинки. Доктор предпочитает джаз, а блондинка его не понимает, пенсионеры любят классику, причем в хорошем исполнении. Штангист заявляет, что ему некогда думать о музыке, ведь с ним в любой момент может что-нибудь произойти. Профессор Кроне молчит и сосредоточенно выковыривает из зубов остатки пищи.

Кто-то предлагает включить телевизор, но пенсионеры и доктор возражают. Тогда все решают рассказывать о своей жизни. Начинает блондинка:

— Мне надоело каждое воскресенье ходить на стадион только потому, что Бикки любит, когда я за него болею. Вдобавок к этому он еще влюблен в другую женщину, просто с ума по ней сходит.

Она рассказывает, что возлюбленная ее мужа работает в автосервисе. Вечерами он проезжает мимо на своем грузовичке, а она всегда стоит и курит в баре, глядя из окна на блики неоновых реклам. Бикки не знает, как ее зовут, знает только, что она курит «Мальборо», вот он и величает ее «Женщина, которая курит "Мальборо"». Без конца твердит о ней. Один раз его напарник пошутил: я, мол, тоже бы ей дал прикурить, так Бикки чуть не задушил его. После этого их кооператив по уборке помещений распался, теперь Бикки без работы, и все по вине той женщины, что курит «Мальборо».

Приходит черед доктора рассказывать:

— Я долго был женат на женщине, которую не мог понять. Каждый день я ждал от нее какой-нибудь выходки, потому что она накупала себе все новые наряды, вертелась часами перед зеркалом, причесывалась, красилась, а я подглядывал за ней и думал, а вдруг у нее уже не то лицо, не те глаза, не тот цвет волос. Я все время боялся, что сегодня вернусь домой, а там совершенно чужой, незнакомый мне человек. Иногда мне казалось, что у нее не лицо, а стая птиц: брови как две ласточки, нос — маленький воробушек, рот — ястреб, медленно парящий в воздухе на неподвижных крыльях.

Все несколько обескуражены рассказом доктора, но его тут же сменяет тирада штангиста:

— Вы не думаете о смерти? Я думаю о ней постоянно, ночами не сплю. Ведь если человек умирает, то это уже надолго, навеки, от одной этой мысли голова идет кругом. В итоге я теряю форму, ясно вам? Бессонница действует на нервы, истощает организм, он становится подвержен простудам, так и чемпионат может погореть. Ах, как же мы уязвимы, как уязвимы!

Он говорит, что вместе с профессором Кроне устраивает спиритические сеансы: если повыспросить у мертвых, чего тебе опасаться, может, и убережешься от беды. Профессор — величайший медиум, он может вызывать духи даже давным-давно умерших.

— Они с ним разговаривают, и мы все записываем на высокочувствительную аппаратуру, я ее специально для этого приобрел. Так ведь, а, профессор?

Профессор Кроне кивает.

Кому-то приходит в голову мысль провести спиритический сеанс тут же, на месте. Все восторженно хлопают в ладоши, гасят почти весь свет, и медиум садится за отдельный столик. Воцаряется мертвая тишина. Потом профессор, отвернувшись к стене, начинает вопрошать пространство, как будто говорит с кем-то по телефону: