Образ мюзик-холла в неовикторианском романе - Наталья Поваляева

Говоря о разнообразии, следует остановиться на таком эпизоде: импресарио Уолтер Блисс, встретив на вокзале только что прибывших в Лондон Китти Батлер и Нэн Астли, везет их на Лестер-Сквер, к лучшим мюзик-холлам столицы, и произносит пафосную речь: «Вот там, – он указал кивком на «Альгамбру», – и кругом, – он обвел жестом площадь, – вы видите то, что заставляет биться это огромное сердце, – разнообразие, по-французски «варьете»! Разнообразие, мисс Астли, не подвластное ни времени, ни привычке. – Он повернулся к Китти. – Мы стоим перед величайшим во всей стране Храмом Разнообразия»[36] [7, c. 88]. В контексте всего романа этот эпизод приобретает символическое значение. Действительно, сцена мюзик-холла или варьете – это разнообразие, которое, однако, не исчерпывается лишь пестротой показываемых номеров. Это еще и разнообразие идентичностей. В жизни ты можешь быть только кем-то одним (по крайней мере, кем-то одним напоказ), на сцене же ты можешь быть кем угодно, а научившись быть кем угодно на сцене, ты сможешь перенести это умение в реальную жизнь и обратить себе на пользу – что и сделает Нэн Астли, пройдя инициацию сценой.

В свете вышесказанного представляется не случайным тот факт, что карьера Нэн в мюзик-холле начинается практически в тот же день, когда они с Китти становятся любовницами – так Сара Уотерс еще раз подчеркивает связанность, спаянность сексуального и сценического опыта героини. С этого момента еще не раз в романе будут появляться эпизоды, призванные подчеркнуть эту связь.

Итак, Нэн покидает дом и едет в Лондон, где сначала работает компаньонкой и помощницей Китти, но вскоре становится актрисой мюзик-холла. Открыв в себе талант к созданию мужских типажей (и склонность к переодеванию в мужской наряд), Нэн начинает выступать в паре с Китти Батлер. Переодевание – одновременно и новая личина для Нэн, и открытие ее истинной, скрытой сущности; не случайно хозяйка дома, где квартируют Китти и Нэн, миссис Денди, увидев Нэн в новом мужском костюме, замечает, что Нэн слишком настоящая в этом наряде. Это качество – умение перевоплощаться – впоследствии очень пригодится Нэн, когда ей придется выйти на панель в качестве юноши-проститутки.

Первое выступление на сцене становится для Нэн открытием, пропуском в новый мир и обретением важного знания о себе самой, о своем естестве: «Всего каких-нибудь минут семь провела я перед шумной веселой толпой, но за это недолгое время мне открылась новая истина обо мне самой, от которой у меня захватило дух, я не узнавала себя.

Истина эта заключалась в следующем: как девушке мне никогда не достигнуть того ошеломительного успеха, какой мне доступен как юноше, одетому немного по-женски.

Одним словом, мне открылось мое призвание»[37] [7, c. 162].

Переодевание в мужской костюм дарует героине невиданную свободу, но также оно раскрепощает сексуальность Нэн, усиливает ее желание, ее влечение к Китти.

Героиня с удовольствием погружается в мир, где можно иметь не одну личину, а сразу несколько. Волнение и трепет сродни эротическому возбуждению вызывает в ней, например, подбор сценического имени в компании обитателей пансиона миссис Денди: «В каждом имени я с удивлением обнаруживала новую, чудесную версию себя самой; это было как стоять у вешалки костюмера и один за другим примеривать пиджаки»[38] [7, c. 164]. Нэн привлекают не столько слава и деньги, которые она сможет получить благодаря актерской профессии, сколько именно сам процесс игры, представления себя кем-то другим: «Я обнаружила в себе способность получать удовольствие от лицедейства, публичных выступлений, маскарада; мне нравилось носить красивую одежду, петь непристойные песенки»[39] [7, c. 166]. Игра становится для Нэн настоящей жизнью, лицедейство – способом существования, сценический костюм – второй кожей.

Показателен в этом отношении эпизод, следующий за сценой, в которой Нэн, вернувшись раньше планируемого времени из поездки к родным, застает Китти с Уолтером Блиссом в весьма недвусмысленном положении. Героиня выбегает на улицу без шляпы (что само по себе предосудительно по меркам викторианской эпохи) и пальто, в полубессознательном состоянии спешит в театр и забирает свои костюмы – мужские костюмы, в которых она выступала вместе с Китти. Оставить костюмы в театре, оскверненном изменой, героиня не может – это все равно, что оторвать часть плоти от себя самой; все равно, что рассыпаться, исчезнуть как личности. И именно благодаря этим костюмам Нэн начинает новую жизнь. Пережив измену возлюбленной, Нэн начинает мстить – не Китти и не Уолтеру, но самой судьбе, и свою месть героиня разыгрывает как театральную постановку. Однако подмостки теперь иные. Как и героиня Питера Акройда, Лиззи с Болотной, Нэн переносит театральное действо со сцены на улицы Лондона. Занимаясь проституцией в мужском обличье, предлагая услуги джентльменам нетрадиционной ориентации, героиня чувствует, что это не она совершает предосудительные с точки зрения морали поступки, а герои, которых она играет, ее костюмы. И именно тогда к Нэн приходит понимание, что секс – особенно нетрадиционный – имеет много общего с театром: «Но, собственно, мир артистический и мир голубой любви, где я начала подвизаться, не так уж меж собой различны. Родная страна обоих – Лондон, столица – Уэст-Энд. Оба представляют собой чудное смешение волшебства и необходимости, блеска и пота. В обоих имеются свои типы: инженю и гранд-дамы, восходящие и заходящие звезды, главные имена на афишах и рабочие лошадки…»[40] [7, c. 262].

Мюзик-холльные аллюзии подкрепляют это сходство: своего первого клиента Нэн, переодевшаяся солдатом, встречает в Берлингтонском пассаже, который сам по себе является местом во многих отношениях культовым, но мы вспомним, что хитом Весты Тилли была песня «Берти из Берлингтонского пассажа» («Burlington Bertie»). О том, что похождения в мужском обличье на улицах Лондона для Нэн – род театральной постановки, свидетельствует ясно выраженная героиней жажда аудитории, публики: «Я жалела только о том, что, устраивая каждый день такие захватывающие представления, не имею зрителей. Оглядывая безотрадный темный угол, где мы с очередным джентльменом исполняли сцену страсти, я желала, чтобы булыжники превратились в подмостки, кирпичи – в занавес, снующие туда-сюда крысы – в ослепительные огни рампы. Мне хотелось, чтобы за нашим совокуплением наблюдала бы хоть одна – всего одна! – пара глаз, глаз знатока, способного оценить, как хорошо играю свою роль я и как одурачен и унижен мой глупый, доверчивый партнер»[41] [7, c. 266].

Впоследствии окажется, что как минимум один зритель у Нэн все же был, и вскоре именно знакомство с этим зрителем – а точнее, зрительницей, – откроет новую страницу в жизни Нэн.

Отношения Нэн с Дианой Летаби, богатой вдовой и лидером кружка нетрадиционно ориентированных дам из высшего света – тоже игра, театральная, сценическая – с самых первых минут их знакомства: «На миг во мне пробудилось уже век как забытое волнение – как бывает, когда взаимодействуешь на сцене с партнером, который назубок знает песни, шаги, репризы, позы… Дала о себе знать давняя глухая боль потери, но ее, в этой новой мизансцене, заглушила острая радость ожидания. На пути к неизвестной цели мы двое, чужая дама и я, разыгрываем роли проститутки и клиента так ладно, словно зачитываем диалог из специального руководства! От этого у меня закружилась голова»[42] [7, c. 303].

Наутро после первой ночи, проведенной в доме Дианы, Нэн сравнивает спальню с театральными подмостками: «Ночью комната казалось такой же далекой от реальности, как театральные подмостки; свет лампы, тени, немыслимо яркие краски и ароматы – среди всего этого мы словно бы получили свободу не быть собой, а вернее, как актеры, выйти за пределы своего «я»» [43][7, c. 316].

Как и Нэн, Диана Летаби – «театральный» персонаж. Ее жизнь – театр, в котором она – одновременно и исполнительница ролей, и режиссер. Британская актриса Анна Чанселлор, сыгравшая роль Дианы Летаби в телевизионной экранизации романа, так описывает свою героиню: «Диана одержима властью; она – пример редкого для XIX столетия типа независимой женщины. Также следует подчеркнуть, что она очень богата, так что ей не приходится зависеть от кого-либо – она может выбирать любую жизненную стратегию, и она выбирает ту, которая нарушает принятые правила и запреты» [14].

Затем актриса отмечает, что образ Дианы вовсе не так однозначен, как может показаться на первый взгляд – это образ с «двойным дном»; образ человека, который за жестокостью и властностью скрывает внутренний надлом [14].

О том, чем вызван и какого рода был этот внутренний надлом, можно лишь догадываться. О прошлом Дианы в романе не говорится ни слова, но писательница тщательно стимулирует воображение читателей, побуждая их додумывать то, о чем не сказано в тексте. Это – своего рода утонченная литературная игра, тест на знание викторианской классики: чем больше мы читали романов второй половины XIX века, тем более интересные (и одновременно близкие к реальности) версии прошлого Дианы Летаби мы можем придумать.