Статьи из еженедельника «Профиль» - Дмитрий Быков

Михалкова всегда отличали домашность, любовь к здоровым, позитивным ценностям, в его доме царил культ семьи. Именно по этим ценностям больнее всего ударила недавняя российская история, и неизвестно, что им больше повредило — долгий период загнивания страны или последовавшая за ним реформация.

Реформы свелись к тому, что на поверхность повылезали всякого рода подпольные типы, понимавшие свободу как отказ от любых ценностей, и с ними Михалкову было явно не по пути. Он демонстративно занял аутсайдерскую позицию, попытался на революционном Пятом съезде кинематографистов (1986) защитить Бондарчука, ушел освистанный и с тех пор коллег не жалует.

Второй период его работы в кино отмечен некоторой растерянностью. Наиболее показательна здесь «Урга» — странное для Михалкова обращение к монгольскому материалу. На самом деле все логично: не находя ценностей в идеологии, оставаясь во всех кланах чужаком, постановщик ищет их в жизни, в самом ее веществе и укладе.

Переломным стал «оскароносный» фильм 1994 года «Утомленные солнцем», в котором михалковская команда-2 сложилась в ее нынешнем виде: снова Лебешев, сценарист Рустам Ибрагимбеков (найденный еще в «Урге» и «Автостопе»), артисты Олег Меньшиков и Владимир Ильин, композитор Эдуард Артемьев.

Именно поэтому уход Михалкова в политику до 2004 года едва ли возможен: поскольку рассадить всю эту команду во власти представляется маловероятным, а коллектив подбирался долго и оказался жизнеспособным, Никита Сергеевич явно воспользуется им, чтобы снять еще пару-тройку картин.

С «Цирюльника», похоже, начинается третий этап михалковского творчества — более ироничный и вместе с тем более человечный. Всю жизнь Михалков осмысливает одни и те же коллизии: кризис и распад семьи, дома («Без свидетелей»), трагедию нереализованности («Неоконченная пьеса…»), конфликт собственного прагматизма с собственной сентиментальностью («Несколько дней из жизни И.И.Обломова»). К этим темам он и возвращается сегодня, сводя их воедино в «Цирюльнике», но без прежнего отчаяния.

«Цирюльник» — кино легкое и светлое, с чертами водевиля и оперы-буфф, что подчеркивается закадровой настройкой инструментов в прологе и театрально распахивающимся занавесом, за которым открывается сибирская тайга.

Разнузданная рекламная кампания фильму не повредила. Напротив, сработал контраст между картиной и рамой. Промоутер «Цирюльника» и сценарист программы «Русский стандарт» Геннадий Иозефавичус явно действовал по указаниям Михалкова: контраст между репутацией фильма и собственно «Цирюльником» вышел действительно разительный. Обещали показать национальное кино, а показали анекдот, водевиль, пусть и со щемяще печальной развязкой, но зато и с небывалым прежде обилием фарсовых ситуаций. Чего стоят юнкера, чистящие сапоги собачкой, или террористы с бомбой, перевязанной алой ленточкой.

Внимательный критик, несомненно, отследит и многочисленные иронические автоцитаты (вспомним хотя бы знаменитое «Маменька приехали!» из «Обломова» — в устах юнкера Толстого, возвращающегося домой). Но в каком-то высшем смысле Михалков прав, называя свой фильм «той Россией, которая должна быть». Если Россия будет такой же веселой, человечной и честной, да еще и хорошо организованной, — я «за» двумя руками.

Может ли Россия забеременеть от Америки

Михалков в фильме, смеясь, расстается и со своим российским прошлым, и со множеством славянофильских штампов. Он откровенно, хоть и беззлобно, смеется над сусальностью, над облегченным и поверхностным представлением о своей стране. В сущности, «Цирюльник» — фильм о том, с какой легкостью все смешное в России оборачивается страшным.

Только что веселилась Масленица — а через три минуты этот разгул выглядит уже стихийным бедствием и фейерверк кажется пожаром. Только что генерал Радлов (А.Петренко) уморительно изображал удалого русского медведя — и вот он со зверским рыком гонится за несчастным лилипутом, а потом грустно опохмеляется вместе с ним. Только что была любовь, счастье, розовые надежды — а теперь каторга, поселение, безнадежность и примирение с нею.

Михалков совершенно отчетливо говорит своей картиной: господа, все эти милые штампы, которыми мы себя тешили, обнаружили свою страшную подкладку. Идиллический царь ссорится с женой; он произносит тост за русского солдата — а в глазах у него смертельная усталость и предчувствие катастрофы. Недалекий и почти трогательный генерал вдруг железным голосом скажет: «Ко мне теперь надо обращаться „Ваше ВЫСОКОпревосходительство“!» — и лишит свою недавнюю возлюбленную всяких надежд. Террорист, в чью доброту совсем уж было поверил расчувствовавшийся зритель, честно скажет юнкеру Толстому: «А ведь я в вас потому не выстрелил, что у меня пистолет в штанах запутался!» И такими развенчаниями и пересмотрами полон весь михалковский фильм.

И тем не менее он пронизан любовью к России, только не сусальной, а подлинной. Приметами же такой России, по Михалкову, являются: дружество, «командность» (а не пресловутая «соборность»), самоирония, страстность и упрямство. О прелестях упрямства, о том, что жаль Полкана, а не Шавку, был снят и его предыдущий фильм, «Утомленные солнцем». Нынешний же — всей обрамляющей «американской» историей — наглядно доказывает, что иррациональное, бессмысленное русское упорство способно иногда победить не только логику, но и сам ход вещей.

Конечно, в этой картине есть и не менее важная тема — отношения России и Запада, своеобразное переосмысление конфликта Обломова и Штольца (если бы Штольц мог забеременеть от Обломова — схема их отношений довольно точно повторяла бы историю Джейн и Толстого).

Роман России и Америки закончился бесславно. Они попытались изменить наши традиционные ценности, но, что называется, не вписались — мы оказались отброшены на много лет назад. Но и они ушли не такие уж невредимые: их заразили наша иррациональность, наше истовое отношение ко всему, вследствие которого у нас «ничего нельзя слегка».

Главный же вопрос, на который пытается ответить сибирский цирюльник Толстой, когда смотрит вслед своей Джейн: зачем она приезжала? Значит, любила?

Выходит, любила. Но не судьба. Нам надо жить с нашими, преданными и вс? выносящими женщинами (горничная Дуняша в блистательном исполнении Анны Михалковой — новый для Михалкова женский образ, раба любви в сниженном и одновременно облагороженном варианте).

Что остается? Достоинство. Но не то достоинство, на которое так ополчились критики, не национальная гордость, но спокойное и мудрое примирение с судьбой. Демонстрируют его в фильме двое: постаревший, изуродованный юнкер и его возлюбленная, понявшая, что в ход вещей вмешиваться больше нельзя. Лично мне кажется, что в героине Джулии Ормонд михалковского больше, чем в герое Меньшикова. Но оба они подтверждают любимый михалковский тезис, обозначенный еще в «Утомленных»: будь собой, только собой. И — будь что будет. Вот и все достоинство.