Антропный принцип - Вадим Пугач

Зяблик

Сняв очки, иду по парку.Я спокоен. Не бурлю.Узнаю ворон по карку,Зяблика – по тюрлюрлю.

Зяблик, что меня морочишь,Распаляясь добела?То ли дождик ты пророчишь,То ль подруга не дала?

Что ж ты так однообразноЗапускаешь пузыри?Если празднуешь, то празднуй,Если хочешь смерти – мри.

Жизнь расписана под Палех —Красный лак и черный лак.Что же ты во всех деталяхТак совпал со мной, дурак?

«О, вечерних кузнечиков вереск…»

О, вечерних кузнечиков вереск,Тонкий треск мирозданья по шву,Приспособь меня к маленькой вере: ск —Олько надо – столько живу.

И сегодня до самого верха т —Еатрально заштопали твердьОдуванчика поздняя перхотьИ случайного яблока смерть.

Залюбуюсь его безобразьемИ потрогаю ногтем гнильцу,И представлю, как падало наземьИ лицом прилегало к лицу.

И напрасно, особою жилкойУтверждая, что жребий тяжел,Со своею газонокосилкойЗдесь газонокосильщик прошел.

Механическим ревом, наскокомОн едва ль переплюнет когдаНасекомого в шуме высокомИ молчащих цветка и плода.

«Или память вовсе отказала…»

Или память вовсе отказала,Или просто хуже год от года,Но однажды, едучи с вокзала,Вдруг я понял, что не помню кода.

Перекрестье улиц, номер дома, —Мне еще казалось на вокзале, —Лифт, этаж, квартира, – все знакомо.Но теперь и эти ускользали.

Будто все над бездною зависло,Будто сам я рухну и растаю,Будто все названия и числаУлетают, вытянувшись в стаю.

Вышел из метро и пешим ходомЯ на каждом камне, как на мине,Рвался к дому. Я ошибся с кодом:Кода в доме не было в помине.

Вход свободен. Я ведь знал, однакоТак ли мною понята свободаОтличать в природе знак от знака,Сон от сна во сне и код от кода?

«Я думал о сытном обеде…»

Я думал о сытном обеде,И это нормально, раз тутАз вырос. А буки и веди,Как буки и вязы, растут.

Я думал о мясе, надоях,О том, как румян пирожок.А эти деревья – никто ихДавно не сажал и не жег.

Похрипывал старый кассетник,Но я на него не роптал.И Гете, как тайный советник,Мне на ухо вдруг нашептал:

– Не пылит дорога,Не дрожат листы.Сколько же у богаВот таких, как ты?

Гнусен, как ехидна,И цена – пятак.

– Все равно не стыдно,Даже если так.

И я, не смущенный приплясомСоветника, вышел в эфир,Где меж овощами и мясомТекут молоко и кефир,

Где в пику восточным стандартамС каким-то нездешним азартом —Как хочешь его постигай —Над розой изныл попугай,

Где выперло буки и вязыВ надзвездный простор мировойИ мятая роза из вазыСвоей помавает главой.

«В этой квартире часы не идут…»

В этой квартире часы не идут,Будто поймав на движенье короткомЛипкие стрелки, которые тутБегают только по дамским колготкам.

Здесь никогда ничего не вернут,Здесь бесполезны пророк и оракул.Даже наткнувшись на пару минут —Двух обаятельных маленьких дракул,

Жди – не дождешься. Души не трави,Слушая их демонический гогот;Дело не в том, что растут на крови,Просто в часах отразиться не могут.

Думаешь, вот – не бегут, не летят,Значит, и все каменеет, немеет?Просто по кругу они не хотят,А по-другому никто не умеет.

Просто глаголов моих реквизитНе составляет системы единой.Может быть, век не идет, а виситПрямо на стрелках пустой паутиной.

Может, иные глаголы в ходу?Или же, как неудачник и олух,Я не найду их? А я их найду.Мы еще спляшем на этих глаголах.

«Я засыпал и просыпался…»

Я засыпал и просыпался,Стонал и снова засыпал,Как будто снегом просыпался,Квадрат асфальта засыпал.

Во сне над папертью дурдомаКидались в бой колокола,И жизнь была как бы ведома,Как будто вообще была.

Я на вихрастую пружинуНапарывался ребром,Проглатывал не рюмку джину,А лишь валосердин и бром.

И снова в воздухе звенящемЛожился на асфальт мертво:Чего мы только не обрящем,Когда не ищем ничего.

Я спал. В соседнем помещенье,Отчаясь разогнать тоску,Садилась дочка на колениК очередному чудаку.

И, им обоим не мешая,К сомлевшей парочке впритык,В упор смотрела дочь меньшаяНепроходимый боевик.

Квадрат двора. Дурдом овала.Переключаемый канал.Пел попугай. Жена сновала.Я просыпался и стонал.

Как будто на углу событийСтоим, и не уйти с углаВ сон, из которого не выйти,И в жизнь, которая была.

«Слушайте музыку. Будьте на уровне…»

Слушайте музыку. Будьте на уровнеБитой посуды и траченых польт.Может, споет бессловесная дура внеЗдравого смысла и жизненных польз.

Или навеет про участь двуспальнуюМетафизический ветер в башке,Про подоконник обшарпанный с пальмою,Дико растущей в домашнем горшке?

Может, и я еще вырасту, выживуИз пиджака и не влезу в штаны,Прошкандыбаю по гизлому жижеву,Как говорила подруга жены.

Или язык, оттого что глаголю им,Свяжет распавшееся на куски?Благо, не бездна у ног, а линолеум,Вяло сползающий с ветхой доски.

«Какой-то пригород, обочина…»

Какой-то пригород, обочина,Квадрат пространства, гаражи;Вот, Муза, ты всему обучена,Так действуй, выход подскажи,

Чтоб был поэкзистенциальнее,Просчитывался с трудом;Семерка пик, дорога дальняя,Бубновый туз, казенный дом.

Не хочешь? Ладно, не подсказывай.Аптеки нет, но бензобакИ на углу конторы газовойСлучайный выводок собак.

Куда маршрутка нас ни вывези,В какую даль ни завези,Везде собаки не на привязи,Ни с чем серьезным не в связи.

Всего, на что ни глянешь, – поровну —Деревьев, снега, гаражей, —И все разрознено и порвано,И ветер резче и свежей.

Сейчас задует, разбодается;Прощайте, меры и веса, —И все на свете распадаетсяНа обороте колеса.

«Наконец-то настала свобода…»

Наконец-то настала свобода,Равновесье желаний и сил:Я деревьям прочел Гесиода —Мне скворец уголок уступил.

Я не стал монументом, итогом,Не свихнулся, не сел на иглу,И за то за воздушным порогомПроживаю у птицы в углу.

До такого отказа распахнутУгловой полуптичий уют,Что скворцы расцветают и пахнут,И деревья под ветром поют.

И неважно, какие там грузыОпускаются на рамена,Потому что прекрасные узыСуществуют на все времена.

И осенние листья, которымВышли сроки, и все нипочем,Поднимают шуршание хором,Опадая под первым лучом.

«О, как себя мы мучим и неволим!..»

О, как себя мы мучим и неволим!Я, где бы ни присел и ни прилег,Держу под неслабеющим контролемЧасы, ключи, очки и кошелек.

Я скован ограниченным наборомВозможностей утратить. Я прождуВсю жизнь, изнемогая под напором,Таинственную чувствуя вражду.

О, я не смог бы пережить утратуИ этой грани не пересеку.Я только жалкий сторож. Но не брату —Часам, ключам, очкам и кошельку.

Сам по себе не ценный и не важный,Случайный сдвиг в фигуре речевой,Я только металлический, бумажный,Очковый, часовой и ключевой,

Всечасно погребаемый под догмой,Везде подстерегаемый врагом…О, как меня изматывает долг мой,Когда живешь и дышишь о другом!

«Все жестче и безоговорочней…»

Все жестче и безоговорочнейДиктует гнилое нутроПодкладывать пальцы под поручни,Не жить по законам метро;

Однажды с глазами навыкатеВ вагоне по-волчьи завыть,Потом ненароком на выходеПортфель с динамитом забыть.

А, собственно, что в ней законного —В подземной железной петле,Где пеший сошел бы за конного,Когда бы сидел на метле;

Где кажется небо овчинкою,Где поезд, туннели сверля,Позвякивает чертовщинкою,Проталкиваемой в сверх-я?

Толкай, истолковывай, вытолки —Вот бестолочь туч наверху;И небо не стоило б выделки,Когда бы не гром по стиху;

Когда бы не то, что мы выразим,Чтоб перло – таи не таи,Чтоб город, как женщина с вырезом,Проветривал храмы свои.

«Люблю окраины, края…»