Убить зло - Рекс Стаут

Для тебя это лето стало мирным и благословенным отрезком жизни, выделяющимся из остального времени.

По сути дела, ты оставался наедине с самим собой, среди холмов, бесконечных лесов и пустынных пространств.

Стало ясно, что вас с Ларри абсолютно ничего не связывает; и Эрма беззаботно забыла о твоем существовании. Она и Ларри, казалось, понимали друг друга. Ей была предоставлена лучшая лошадь, и обычно они уезжали кататься верхом или весь день пропадали на рыбной ловле, если ей удавалось его уговорить. По временам ты думал, что он флиртует с ней, но ты так долго подозревал Эрму, что это перестало тебя тревожить и стало продолжением твоего привычного состояния.

Таким образом, ты был там в одиночестве и все-таки не в таком полном, как Джейн, которая провела там предыдущее лето, подробно описывая в письмах все окрестности. Теперь ты легко узнавал ее любимые места. Разъезжая верхом по узким тропинкам, исследуя каменистое русло каньона, забрасывая удочку в середину Элк-Крик, ты всегда ощущал ее присутствие и слышал ее голос. Ты чувствовал, что все вокруг совершенно подходило ей, хотя эти места были для нее чужими и незнакомыми. Однажды на Элк-Крик, когда ты съел сандвичи, выпил холодного кофе и лег отдохнуть на траву, с тобой случилось нечто странное и неестественное. Ты погрузился в мечтания о Миллисент, чего давно уже не делал, и вдруг, почти в самый кульминационный момент, ты понял, что Миллисент исчезла, а ее место заняла Джейн! Ты страшно испугался. Ты вскочил, умылся в ледяной воде ручья, смыв масло с губ и пальцев, и, когда снова приготовил удочку, с возмущением заметил, что у тебя все еще дрожат пальцы.

Немного позднее, как-то за обедом, ты увидел, что Ларри и Эрма едва разговаривают друг с другом. Ты почувствовал лишь легкое удивление и такое же раздражение, потому что давно уже привык к способности Эрмы создавать проблемы, когда она находилась в соответствующем настроении. Эрма оживленно рассказывала о теленке, который съехал со склона холма и застрял около сосны, где отчаянно мычал и брыкался, пока его не вытащили наверх, обмотав веревкой. Ларри, спасший теленка, хранил молчание, время от времени усмехался для приличия. Вскоре после обеда он ушел спать, и вы с Эрмой последовали его примеру.

Ночью ты, как обычно, проснулся и, поплотнее завернувшись в одеяло, перевернулся, устроился поудобнее и через несколько минут снова начал засыпать. Неожиданно что-то тебе показалось странным, чего-то ты не понимал. Вперившись в темноту открытыми глазами, ты высунул ногу; Эрмы в постели не было.

Ты не встревожился, хотя сразу проснулся. Решил, что она пошла в ванную, но тут же вспомнил, что в этом доме ванной нет. Тебе послышался какой-то шум, слабые звуки человеческих голосов, проникавшие через тонкие, без ковров, стены. Ты хотел окликнуть ее, но вместо этого с минуту лежал молча, затем, не отдавая себе в том отчета, встал с постели, не зажигая света, добрался до двери и осторожно открыл ее.

Глухие звуки стали голосами, достаточно громкими, чтобы их можно было узнать. Босиком ты прокрался на цыпочках по узкому коридору, где было еще темнее, чем в спальне, к комнате Ларри. Через закрытую дверь, сквозь ее тонкие филенки и щели, можно было различить отдельные слова. Ты стоял прямо у двери, начиная дрожать от холода на ледяном полу.

— Ты просто дурочка, — говорил Ларри. — Боже мой, неужели тебе недостаточно просто намека?

Затем раздался голос Эрмы, громкий и спокойный:

— Ладно, Ларри, это ты глупыш. Зачем притворяться, будто я тебе не нравлюсь? Какая самонадеянность!

Неужели не помнишь, что я заставила тебя поцеловать меня, как только решила, что хочу этого?

— В первый и последний раз. Эрма, уходи, ради бога, уходи! У тебя отсутствуют понятия о приличиях.

— Мне будет приятно, если ты поцелуешь меня сейчас.

— Ты с ума сошла! Немедленно уходи! В любую минуту может проснуться Билл.

— Я сказала тебе, он не проснется. И даже если проснется, то перевернется на другой бок и снова уснет. А даже если он узнает — он не такой, как ты… Ну, Ларри, давай же!

До тебя донеслись звуки какого-то быстрого движения. Затем прозвучал голос Ларри:

— Я серьезно просил тебя уйти!

И сразу за этим послышалось нечто, что ты с удовольствием увидел бы собственными глазами, — громкий резкий шлепок тяжелой открытой ладонью, быстрый злобный вскрик Эрмы, кто-то наткнулся на стул…

Ты быстро промчался к себе в комнату, совершенно замерзший, весь дрожа, забрался в кровать и поплотнее закутался в одеяло. Через несколько секунд открылась дверь, и кто-то вошел. Ты лежал, дыша как можно тише и ровнее, и почувствовал, как сбоку натянулось одеяло и Эрма забралась под него.

Вот, сказал ты себе на следующий день, вот случай наконец что-то сделать. Эта женщина зашла уже слишком далеко. Она должна почувствовать, что это уже невыносимо, грубо и в высшей степени отвратительно.

Особенно здесь, в ярком солнечном свете, заливающем холмы. Да, ты скажешь ей об этом, и она, плутовка, может легко согласиться, а потом что? Собственно, не было смысла поливать оскорблениями Эрму и себя самого. Если ты не настолько к ней привязан, чтобы оскорбиться, когда она пытается изменить тебе, у тебя нет повода плакать. У тебя и без того достаточно причин для недовольства собой, нечего наживать себе еще и другие.

Не в ее силах было причинить тебе ни страдание, которое может растерзать сердце, ни подавленность, опасную своей способностью к взрыву. Что, если бы сейчас наверху была Эрма; представь себя на этих ступенях, вооруженным, отчаявшимся, со смертью в сердце! Ба, да ты ни разу даже по физиономии ей не съездил, как это сделал Ларри в ту ночь. Да и сможешь ли ты это сделать?

Горькая дилемма. Шварцевская теория о раскаленном железе. Невыносимая необходимость, слишком непостижимая, чтобы ее оспаривать, и в то же время безнадежная убежденность, что во всем твоем теле, костях и крови нет и следа жестокости…

D

Он стоял, пытаясь сосредоточиться и решить неотложную проблему: звать ли миссис Джордан, если он ее окликнет, все это решится легко, а если он не сделает этого, как узнать, заметила ли она его? Она все еще двигалась внизу, три шага в одном направлении, затем пауза и четыре шага в противоположном; ее присутствие страшно действовало ему на нервы, он молил, чтобы она перестала там слоняться и убралась в свою комнату.

Он застыл на месте, все еще на половине первого пролета, и вдруг услышал, как издалека его зовет чей-то голос: «Ну что, ты идешь?»

— Идиот, — сказал он сам себе…

4

— Идиот, стоишь тут на краю ада и прислушиваешься к мертвому голосу, к ее мертвому голосу…

Хотя той ночью в Кливленд? ты действительно остановился на лестнице, и Люси Крофтс крикнула тебе, когда ты колебался, не вернуться ли, чтобы выключить свет в машине:

— Ну, ты идешь?

В то время голос Люси Крофтс казался тебе сладостнее любых звуков в мире.

После неудачи в театре ты решил, что невозможно подобрать подружку среди хористок. Лучше найти себе какую-нибудь девушку в Кливленде и сделать ее своей любовницей. Усмехаясь теперь решению двадцатипятилетнего юноши, каким тогда был, ты недоумеваешь. Не испытывая отвращения к браку ни теоретически, ни практически, ты вместе с тем, кажется, и не думал о женитьбе. Может, это было потому, что в душе у тебя продолжала жить надежда на то, что Эрма снова изменит свое решение, надежда, в которой ты сам себе не признавался. Она отправилась тогда в свою первую поездку в Европу. Ты еще подумал, что, будь она здесь, ты мог бы познакомиться с подходящей девушкой у нее в доме. Она написала тебе одно письмо. Ты тщательно припомнил весь список своих друзей и знакомых; бесполезно.

По вечерам, когда ты направлялся из офиса на Перлстрит в клуб, где иногда обедал с Диком, но чаще в одиночестве, на улице было полно девушек. Девушек, возвращавшихся с работы, школьниц, в меховых шубках, пухленьких и стройных. С первого взгляда ты замечал их, оценивал, пожирал их глазами. Иногда, встречая девушек, чем-то напоминающих Джейн, на сердце у тебя одновременно становилось теплее и сиротливее. После ужина, когда ты ехал в машине или возвращался домой пешком, ты снова видел девушек, толпящихся у входа в театры, выходящих из ресторанов.

Из пятерых можно было подцепить троих, так говорил Дик. И проще всего было сделать это при помощи машины. Ты стал немного раньше уходить из офиса, садился в машину и ездил вокруг сквера, то вниз, то вверх по Эвклид-авеню, пересекая заполненные толпой перекрестки.

Ты часто видел, как это делается; человек медленно вел машину вдоль тротуара и, выбрав нужный момент, обменявшись с девушкой быстрым прямым взглядом, тихо и быстро, но ясно говорил: «Хотите прокатиться?»

Ты так и не смог внятно произнести этих слов. Они не шли у тебя с языка, хотя тысячи раз готовы были сорваться. Однажды женщина в красной шляпке улыбнулась, показав ряд здоровых зубов, и окликнула тебя: