Голос и воск. Звучащая художественная речь в России в 1900–1930-е годы. Поэзия, звукозапись, перформанс - Валерий Золотухин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Этот эпизод, один из многих подобных, служит иллюстрацией к тому, что сам Каменский писал об выступлениях футуристов:
Поэзия описательная (правда жизни) и поэзия символическая – быстро сменяются поэзией представления – где все форма, все поза, все маска, все игра62.
К этому можно добавить – все голос, все тело, все со-присутствие поэта и зрителей в зале, подчеркнутое в его собственном случае созданием картины на глазах у зрителей как перформативного жеста. Грим, эксцентричные наряды, нерегламентированный диалог, разворачивающийся между исполнителями и зрителями, спонтанные действия и т. д. служили средствами для создания перформативности на сцене и в зале, перед которым выступали футуристы. Это отношение к тексту объединяло Маяковского, Василия Каменского, Алексея Крученых и остальных поэтов-футуристов с Мейерхольдом, Николаем Евреиновым и другими режиссерами, переосмыслявшими в те годы отношения литературы и театра в пользу театральности63.
Дефицит бумаги в России был одной из причин роста числа выступлений поэтов в пореволюционные годы. «Появились стихи, – писал Маяковский, – которые никто не печатал, потому что не было бумаги, <…> связь с читателем через книгу стала связью голосовой, лилась через эстраду»64. В это время выступления поэтов в Москве, Петрограде и других городах вызывали огромный интерес и проходили на самых разных площадках: в Политехническом музее, Дворце искусств, Доме писателей, а также разнообразных кабаре и литературных кафе вроде «Стойла Пегаса», «Домино» и др.65 Установка на «поэзию для слуха»66, уходившая корнями в дореволюционные годы, по-прежнему оставалась одной из конститутивных черт поэтического авангарда67. Эта установка отражалась у Маяковского в многочисленных имитациях устного интонирования в письменном тексте, замене общепринятой орфографии, отражающей нелитературное произношение, композиционным приемом обращения к слушателю или собеседнику и т. п. приемами, проанализированные Г. Винокуром68. «Право, мы возвращаемся к каким-то баснословным временам, когда поэзия была голосом, а не печатной буквой, театр – площадью, а не рядами кресел», – писал Эйхенбаум69. За несколько лет до Маяковского мысли о грампластинках, записанных самими авторами, высказал критик и композитор Арсений Авраамов под впечатлением от услышанного им чтения Сергея Есенина и Анатолия Мариенгофа:
…заклинаю вас, читатель: слушайте живых поэтов – не читайте мертвых, и живых не читайте: печатное слово – гибель для поэзии. Я готов бы не курсивом давать цитаты: граммофонную пластинку приложить к каждой книге, начитанную самими авторами, – только бы дошла до вас красота живого слова!70
Еще одним проявлением этой установки стали указания, как нужно читать стихи, которые давали сами авторы. Одним из примеров этого служит «Техническая инструкция», сопровождавшая цикл текстов Алексея Гастева «Пачка ордеров»71. В ней кратко описывалась интонация, с точки зрения автора, наиболее соответствующая их содержанию, и предлагалось введение второго чтеца, читающего текст одного из ордеров в паузах между остальными ордерами, исполняемыми первым чтецом.
«Прозы для нас не существует»
Расцвет камерной декламации (в значении чтецкого искусства) в 1920‐е годы в России был прямым следствием процесса эмансипации художественного чтения от театра, который отчетливо обозначился на рубеже веков. В свою очередь, спектакли и выступления Владимира Яхонтова служили образцом для новой школы чтецов, вызывали огромный интерес у публики и исследователей, включая формалистов и бывших сотрудников к тому времени уже закрывшегося Института живого слова72. И если чтецкое искусство стало сферой, где влияние авторской поэтической декламации было наиболее ощутимым, то в работах Яхонтова 1920‐х и начала 1930‐х, располагавшихся в серой зоне между театром и чтецкой эстрадой, это влияние находило самое непосредственное и полное отражение.
Владимир Яхонтов начинал как актер на рубеже 1910–1920‐х годов. Ученик двух сильнейших театральных школ (вначале Художественного театра, затем вахтанговской Третьей студии), свой первый моноспектакль он поставил в 1924 году, на тот момент все еще оставаясь актером Театра им. Мейерхольда. Однако свой путь он искал в стороне от театра, даже крайне левого. Объединив литературную, исполнительскую и отчасти режиссерскую функции, в начале самостоятельной работы он занял уникальную нишу на стыке политического театра, агитационной самодеятельности и поэтической эстрады 1920–1930‐х годов. Пик его работы пришелся на вторую половину 1920‐х и первую половину 1930‐х: в 1927 году им вместе с режиссером С. И. Владимирским, Е. Поповой и несколькими другими участниками был основан «театр одного актера» «Современник», работавший до 1935 года73.
Одними из первых на сольные программы Яхонтова, созданные им еще до открытия «Современника», откликнулись идеологи ленинградского самодеятельного театра, относившиеся к крайне левому крылу театрального фронта. Именно они сразу и безоговорочно приняли как новый жанр лито-монтажа, в котором работал Яхонтов, так и манеру выступления молодого актера. Автором предисловия к изданному в 1926 году лито-монтажу Яхонтова «Ленин» был Адриан Пиотровский, критик, в те годы горячо поддерживавший ленинградский самодеятельный театр74. Один из главных идеологов петроградской рабочей самодеятельности, сооснователь Красного театра Григорий Авлов осенью 1925 года (вскоре после знакомства с работой Яхонтова в кабинете Политпросвета, куда актер пришел в поисках поддержки своих самостоятельных работ) выступил с несколькими статьями в поддержку актера. Он писал:
Не механическое, а органическое соединение кусков, соединение, убеждающее своей неумолимой логичностью, захватывает и завзятых «инсценировщиков». Однако не только литературный монтаж создает успех выступлению Яхонтова.
Мастерство передачи играет здесь, конечно, огромную роль.
Яхонтов не обставляет свое выступление никакой торжественностью и пышностью. В нем ничего нет от дурного актерского тона75.
«Инсценировщиками» называли тех, кто работал в жанре инсценировок, предполагавшем постановку произведений, в основе которых лежали недраматические тексты. В отдельных случаях инсценировки создавались на основе личных воспоминаний, но чаще в качестве материала привлекались поэтические тексты, включая лирическую поэзию, прозу, исторические документы и литературные воспоминания. Этот жанр вызывал особенный интерес у тех, кто, как Гр. Авлов, видел будущее театра в развитии самодеятельности и отказе от профессионализации исполнителей. По замечанию Пиотровского, в лито-монтаже «Ленин» Яхонтов дал образец этого жанра, подходящий для репертуаров коллективных хоров в рабочих клубах76. В декабрьском номере (№ 50) «Рабочего и театра» за тот же год, в статье «Самодеятельный театр», поэт-«заумник», на тот момент режиссер Красного театра Игорь Терентьев предрекал гибель традиционным формам драматургии, приветствуя появление Яхонтова и
