Монады - Дмитрий Пригов

Эта интенция действительно прослеживается во многих текстах Пригова, она объясняет обязательное наличие снижающей или комической, но, как правило, нарушающей ритм стихотворения концовки. Но за этой а-стуктурной структурой стоит и глубокое философское сознание, рифмующееся и с «Катей китайской» и, как всегда, воплощенное Приговым без пафоса и с самоироничным смирением.

С одной стороны, его философия доводит до конца постмодернистскую критику абсолютов, что самим Приговым определяется как «партизанский логос»:

                 Сжигать все до последней птицы                 И убегать в свою берлогу —                 Такой вот партизанский принцип                 И выше – партизанский логос                 Не то, чтобы здесь всякий занят                 Подобным, но мы партизане                 Отчасти                 Все                 Отчасти                 Кроме тех редких, кто полностью

С другой, она вызывает в памяти барочное Vanitas – тщету человеческих усилий; только у Пригова эта аллегорическая фигура, ухмыляясь, указывает на неизбежное исчезновение, стирание, размывание под потоком времени любой власти, любого смысла, любого значения, любых убеждений – короче говоря, любой «монады» (тоже, впрочем, барочная категория). Это очень горькая философия, но за ней стоит радикальный отказ от наивности и самообмана. Именно способность Пригова смешно писать об этом пределе современного сознания определяет неповторимую интонацию, без преувеличения, шедевров его поздней, самоиспаряющейся лирики:

                 Вот в Беляево, скажем, иль ниже                 Я стою прислонившись к плетню                 И думаю:                 Вот старушку я разве обижу? —                 Обидишь, обидишь! – Вот ребенка ли уроню? —                 Уронишь, уронишь!                 Что за голос тяжелый и мрачный                 Среди ясного летнего дня                 Я в смятении оборачиваюсь                 Никого, вроде, кроме меня                 Не наличествует                 И я прихожу в еще большее смятение.

                 Собака лает, дождик сыпет                 Окрестность капель мелкой сыпью                 Покрыта, пробегает дрожь                 И шопот слышен вдруг: Не трожь                 Не трогай меня                 В минуту моей слабости

                 С папой в магазин идем                 Там всего безумно много                 А мы немногое берем                 Этого и иного                 Так рублей на двадцать в сумме                 Папа, где ты? – А папа умер                 Давно                 Очень давно                 Когда еще такие мощные деньги были

                 Вот все Макдональдсы поносят                 А я, признаться, так люблю                 Зайти – сижу, мне внук приносит                 Бигмак и чипсы, я беру                 Его кудрявую головку                 И в лоб целую так неловко                 И мы едим

Это и есть «искусство предпоследних истин» – ведь именно так Пригов определял поэзию.

Вместо автобиографии

От Пригова Дмитрий Александровича [23]

Родился я смиренно 5 ноября 1940 года в священном городе Москва. Родители моя: отец – инженер, мать – концертмейстер, оба, кстати, 1912 года рождения. Ничем не интересовался до лет 15–16. Потом поступил в скульптурный кружок Московского дома пионеров. Потом поступил на скульптурное отделение Строгановского училища. Работал как скульптор – делал всякого рода детские скульптуры: львы, крокодилы и пр. Потом испортил отношения с советской властью и через то имел всякого рода неприятности. Самой свой большой удачей считаю знакомство с художниками и литераторами московского концептуализма. После перестройки начались многочисленные выставки, саунд-перформансы с музыкантами, книги и лекции. Все перечислять бессмысленно, да и просто невозможно. Художественные влияния сменялись последовательно – от Микеланджело до Бойса. Литературные влияния почти неощутимы, так как всю свою жизнь старался транспонировать визуальные идеи во все время отстававшую сферу вербальности. Собственно, могу назвать только одну достаточно организованную и артикулированную группу художников и литераторов, к которым я и принадлежал – Московский концептуализм. Долгое время я описывал это как эстетику постмодернизма. Сейчас даже и не знаю. Могу только сказать, что в ней стратегия, культурно-эстетическое поведение (не путать с социокультурным, типа богемного) и жест доминируют над текстом, как частным случаем всего этого. <…>Премия DAAD, Пушкинская премия и премия Пастернака. Переведен на очень многие языки, уж и не припомню точно, на какие.

Вместо эпиграфа

А много ли мне в жизни надо?

                 А много ли мне в жизни надо? —Уже и слова не скажу.Как лейбницевская монадаЛечу, и что-то там жужжуКакой-то там другой монаде.Она ж в ответ мне:Бога ради,                 не жужжи..

Монады

Монадология – вещь весьма темная и малоупотребительная как в ее эзотерическом, так и философском изводах. Оно и понятно. Она обращена от знающего к знающему, чье знание малопотребно в мире тяжелоагрегатных вещей и грубого сознания, определяющего такое же и бытие. Но все-таки в некоем притчеобразном обличии и в форме нехитрых сценок и разговоров посмеем явить это учение миру профанному, собственно, имеющему к потреблению подобные же образы весьма разнообразных и различающихся по форме скрытности и сложности вероучений и тайных систем. Ясно дело, не следует все воспринимать впрямую, как сказано. Надо воспринимать как не сказано. Да это понятно и любому непросвещенному.

1 |00001[24] Возле самого что ада                 Одна бедная монада                 Плачет, плачет убивается                 Мила друга дожидается                 Как Эвридика                 Вернее, Орфей                 Да ты не плачь, снедайма грустью                 Поиграются, да и отпустят                 Он ведь – Москва неодолеваемая                 Как и мы с тобой

1 |00002 Кругом кричат: Убейте гада!                 А я лечу и в ус не дую                 Поскольку высшую идею                 Имею                 Поскольку – чистая монада                 Неуничтожимая                 И мне уже никто не страшен                 Ни ветра вой, ни эти наши                 В новом их порождении и обличии.

Представьте, что к вам прилетает монада и говорит: Я единая неделимая и неуничтожимая монада – что делать? пытаться уничтожить? оправдать ее? или обнаружив ее лживость, взять ее грех на себя? но и не испытывать ее значило бы через себя трансцендировать ее нечистоту

Представьте, что за вами гонятся люди, не зная, что вы – единая, неделимая и неуничтожимая монада – что делать? отдаться им и унизить их в их беспомощности перед лицом вашей неуничтожимости? или скрыться, оставив их в неведении относительно их беспомощности? или попытаться превзойти себя в своей неизничтожимости и попытаться самоуничтожиться в их руках, совершая подвиг смирения и самоуничижения в угоду их беспомощности

Представьте, что вам как монаде надо явить себя как монаду в чужой среде – что делать? явить себя через иное, тем самым отчасти изменить своей неизменяемой природе? или явить себя неявленной, тем самым несколько ослабив мир явлений и ожиданий всеобщего проявления

1 |00003 В небе после променада                 Две прозрачные монады                 Из наиважнейших, видимо                 Вдруг застыли надо мной:                 Что, возьмем его с собой? —                 Послышалось                 Я забился, словно мышь —                 Что ж ты, глупенький, дрожишь?                 Во спасение твое                 Ведь! —                 Не знаю! не знаю! в Библии вы не указаны!

1 |00004 Там, где кончалась колоннада                 Храма                 Она стояла молодая                 Какой-то тайной привлекая                 Я подошел – она монада                 Оказалась                 Чистейшая                 Предвечная                 Застенчивая

Представьте, что вам оказалось быть 13-й погибающей монадой, чтобы сохранить монаидальность, вы стараетесь исчезнуть стремительней, единоразово, что как-то сохраняет хотя бы не поспевающую за коллапсом форму, как потенцию