Продолжение ЖЖизни - Евгений Гришковец

Вопрос журналиста заключался в том, каково, на мой взгляд, состояние дел на этом фронте, фронте отстаивания нормы и сокровенного способа существования. Я тогда ответил, что никакого фронта нет, мы все не одна команда и не можем составить некий фронт. Мы существуем отдельно друг от друга, но можно сказать с уверенностью, что о нас невозможно вытереть ноги. И при этом большинство не ощущают себя на войне, мы просто живём и трудимся, как можем. Правда, иногда кто-то с удивлением обнаруживает, что сходил в атаку. Но в целом, как выясняется, мы с тяжёлыми боями отступаем, как бы грустно это ни звучало.

Мне приятно читать, что территорию моего ЖЖ оценивают как особенную в интернет-пространстве. Для меня это предмет гордости и результат серьёзного труда, чаще приятного. Но так же часто мне приходится преодолевать раздражение, усталость и такие простые мысли, как: «Да на фиг мне это надо!» Чем чаще я читаю слово «позитив», тем чаще мне эта мысль приходит в голову. Потому что если бы не ЖЖ, то я бы не услышал большинства откликов, что, конечно, печально. Но в то же время я не услышал бы этого усреднённого, лишённого индивидуальности, эмоциональности, да и смысла слова «позитив». Моя большая просьба: давайте обойдёмся ЗДЕСЬ без него, в противном случае я буду ощущать наше отступление гораздо сильнее. Если мне пишут, что моя территория особенная, значит, в целом на просторах интернета тоже наблюдается отступление перед злобой, пошлостью, а главное, бессмыслицей.

Надеюсь, я все внятно объяснил (улыбка).

28 сентября

Сегодня исполнилось сто лет со дня рождения Ираклия Андроникова. Какой удивительный человек!

Какое важное явление в русской культуре! И как много он сделал лично для меня. Помню, как в первый раз увидел его по телевизору. Мне было лет двенадцать. В какой-то программе показывали отрывок из его знаменитого «Первый раз на эстраде». Я смотрел в одиночку, многое было непонятно и далеко не всегда смешно в то время, когда зал смеялся. Но что-то меня зацепило. И я потом стал пересказывать родителям то, что видел, чтобы узнать, кто же был этот человек, который так меня удивил. Мама сразу сказала: «Так это же Ираклий Андроников! Тебе понравилось? Я рада».

Его редко показывали по тем двум каналам, которые были в моём детстве. А потом у меня появилась его книжка о Лермонтове. Не помню, чтобы она меня сильно увлекла, но из вступительной статьи я прочёл про самого Андроникова и узнал, что он вовсе не артист театра и кино, а наоборот, учёный-литературовед. Тогда я впервые узнал, что бывают такие учёные.

Мои родители в те времена преподавали в институте, который назывался КемТИПП (Кемеровский технологический институт пищевой промышленности). Отец – экономику, а мама теплотехнику и термодинамику. В институт приезжали по распределению из Ленинграда молодые аспиранты, а мой отец учился там в аспирантуре. И у нас дома сложился этакий домашний клуб, куда приходили жившие в общежитии молодые ленинградские учёные. Папа варил глинтвейн, мама что-то готовила, часто играли в кинга или балду и подолгу беседовали. Меня из-за стола не прогоняли, хотя многое в этих разговорах было мне непонятно. Обсуждались книги, академик Сахаров, Солженицын, звучали стихи. И хоть про Андроникова за столом никогда не говорили, в том отрывке его выступления по телевизору я почувствовал что-то общее с разговорами и атмосферой, которая бывала у нас дома за глинтвейном.

В нём я тогда почувствовал невероятную притягательность и испытал желание быть таким же: умным, интересным и образованным человеком. Мне захотелось уметь рассказывать, а ещё больше – что-то знать.

Потом, увидев много записей его выступлений, я расслышал, с каким мастерством и как вкусно он владеет словом, будто подносит к нему увеличительное стекло и обнаруживает в нём совсем не очевидные смыслы. В нём была отдельная от меня и уже уходившая или ушедшая эпоха. Но благодаря тому, как жизнерадостно и аппетитно он об этом говорил, эпоха и люди в его рассказах становились невероятно обаятельными и совершенно живыми. Я не являюсь знатоком и любителем симфонической музыки и оперного искусства, но благодаря исключительно рекомендациям и рассказам Андроникова хоть как-то прикоснулся к этим пластам. Он говорил о музыке и музыкантах так, что ощущалось чуть ли не слюноотделение и нестерпимое желание попробовать то, о чём только что услышал.

А ещё крайне важным было то, что тот образ, который он создавал, не был похож на образ академического учёного, отпугивавшего глобальностью познаний и совсем отдельной от тебя жизнью. Андроников создавал образ человека, живущего страшно увлекательной и притягательной жизнью, в которой много замечательных друзей, интересной работы, впечатлений, путешествий, вкусной еды, вина, спектаклей, музыки, книг. Глядя на него, хотелось читать, слушать, учиться, работать. А то, что он был такого маленького роста и не имел артистического образования, показывало, что в жизни всё возможно (улыбка).

В нём было много свободы и жизнерадостности. У него было невероятно улыбчивое лицо. Глядя на него, хотелось улыбаться самому. Слушая его, хотелось ему подражать. А ещё в нём были благородство и достоинство. Такие достоинство и благородство, что невозможно себе представить и даже допустить мысль, что, живи Андроников сейчас, его можно было бы соблазнить деньгами на проведение корпоратива (улыбка).

Пожалуй, самым лестным в самом начале моей театральной деятельности были изредка звучавшие сравнения того, что я делаю, с тем, что делал Андроников. Эти сравнения всегда были с оговорками, что это всё не то и не так, как у него. Тем не менее сам факт пусть и отдалённых параллелей сильно согревал и даже обжигал радостью моё сердце. Я никогда не подразумевал сходство, и по сути наши сценические высказывания различны. Но когда я делал «Как я съел собаку», свой первый моноспектакль, и шёл к непростому решению одиночного выхода на сцену, я вспоминал об Андроникове, и он меня успокаивал. Какие-то его обороты и фразы я использую и цитирую. Не откровенно, незаметно, скорее для самого себя. А ещё он использовал слово «скучно» в особом смысле, и у меня оно звучит именно так, как у него. И ещё много других слов. Уверен, что многие годы Ираклий Андроников будет актуален и необходим для русской культуры не столько своими литературоведческими работами, сколько своими эстрадными выступлениями и телепередачами. Необходим будет его образ, содержащий соблазн быть образованным, умным, просвещённым, интересным и свободным. А ещё, мне кажется, его непременно должны были сильно любить женщины (улыбка).

Сегодня день прошёл под знаком этого прекрасного человека.

30 сентября

Как же мне было приятно читать ваши комментарии к предыдущему тексту! Я испытал истинную радость. Значит, всё-таки знаем, любим, слушаем, читаем. Даже не хочется употреблять слово «помним». Очень тронул рассказ одной читательницы про своего деда, у которого была переписка с Андрониковым. При этом дед не был ни другом, ни даже знакомым Ираклия Андроникова. Он был читателем и зрителем, который написал любимому автору письмо, а автор прочёл и ответил. И была переписка. Значит, всем нужна обратная связь (улыбка). Всем нужен существенный и несуетный отклик.

Завтра у дочери день рождения, тринадцать лет. Как же она за этот год повзрослела, просто поразительно! Раз – и уже барышня. Правда, она ещё балансирует на тонкой грани между совсем ещё ребёнком и юной барышней. Это и грустно и прекрасно, и даже как-то торжественно. Завтра постараемся её порадовать.

За окном чудесный осенний вечер. Клён совсем красный, а грецкий орех ещё зелёный. Орехов очень много, вот они, прямо за окном. Берёзы скидывают ещё зелёные листья, и город становится золотым. А над нашим домом уже потянулись косяки птиц. Величественное и печальное зрелище. То маленькие косяки, то побольше. Летят в одном направлении. Видимо, знают, куда (улыбка). Покрикивают, улетая.

11 октября

Сегодня ночью вернулся из Тулы в Москву. Был, правда, вариант переночевать в Туле, в гостинице «Москва», у вокзала, но больно удручающее впечатление произвела гостиница. В частности, тронуло то, что при получении ключей от номера вы ещё получаете пульт от телевизора, а при отъезде этот пульт надо сдать. К тому же при выходе из номера дежурная на этаже ставит на карточку гостя штампик, что выезд разрешён, эту карточку со штампом нужно показать внизу охране, и тогда тебя выпустят. Полное ощущение пересечения государственной границы. Такого я на просторах нашей страны не встречал, хотя пожил в гостиницах почти всех областных центров. Короче, я решил отправиться не в гостиницу «Москва», а в город Москва, где в данный момент и нахожусь.

Двигался я эти дни из Вологды через Иваново и Рязань до Тулы. И хорошая погода всё время ускользала. В Вологде было туманно, холодно и дождливо, а из Иванова сообщали, что у них тепло и прекрасно. Приехали в Иваново – дождливо и туманно стало там. А из Рязани говорили, мол, давайте к нам, у нас тепло! Так и прокатились. Всё через туман и дождь. Но такая погода очень хороша для театра, приятнее идти в театр в плохую погоду, чем в тёплый вечер. Тогда не жалко пропускать последние погожие осенние вечера.