В лесах Сибири. Февраль-июль 2010 - Сильвен Тессон

но на следующее утро, едва открыв глаза, снова — как на автопилоте — отправлялся в путь. В ту пору я играл в волка, а сейчас превращаюсь в медведя. Надоело носиться, как ветер, хочется пустить корни, обрести почву. Меня обуревала жажда движения, я завоевывал пространство и мечтал покорить время. Казалось, оно прячется где-то за горизонтом. Я не пытался остановить стремительный бег жизни, но, как писал Монтень, старался «тем жаднее пользоваться ею, чем быстрее она течет»[2].

Человек, владеющий пространством, обретает могущество. Человек, владеющий временем, обретает свободу. В городе минуты, часы, дни и годы убегают от нас. Они вытекают из раны времени. В лесу время успокаивается. Оно лежит у наших ног, как старый добрый пес, с присутствием которого мы настолько свыклись, что не замечаем его. Я свободен, потому что мои дни принадлежат только мне.

Утром, пока топится печь, отправляюсь к проруби в тридцати метрах от берега. За ночь она обычно затягивается коркой льда, которую нужно разбить, чтобы набрать воды. Закончив, замираю на мгновение, любуясь красотой тайги. Вдруг в проруби мне чудится рука покойника (эти воды поглотили столько людей!), готовая схватить меня за ногу. Кошмарное видение, сверкнувшее как молния. Отскакиваю и роняю лом. Сердце стучит.

Есть что-то зловещее во всякой стоячей воде. Бесчисленные призраки умерших томятся в этой юдоли печали. Озера — это склепы. Бессточные озера быстро зарастают, распространяя неприятный запах ила. Когда смотришь на море, разная чертовщина меньше лезет в голову — соль, яркое солнце и волны прогоняют мрак. Что же случилось на этом берегу? Попавшая в шторм лодка или хладнокровное убийство? Не хочется ближайшие несколько месяцев провести бок о бок с незнакомой страдающей душой. Мне вполне достаточно моей собственной. Возвращаюсь в тепло с двумя ведрами воды в руках. Виднеющаяся из окна прорубь кажется черной дырой на скатерти синюшного оттенка: настоящий портал в параллельный мир.

После обеда надеваю снегоступы. За полтора часа можно добраться до верхней границы леса.

Я люблю лесные прогулки. В лесу стихают все звуки. Посещая готические соборы во Франции или в Бельгии, испытываешь похожую робость. Мягкое живое тепло проникает сквозь полуприкрытые веки в череп и распространяется по телу. Уходящие в небо кроны сосен и высоченные своды соборов производят на меня одинаковое по силе впечатление. Но отныне каменной кладке я предпочитаю лесную чащу.

Деревья тонут в глубоких сугробах. Ветер никогда их не сметает. Даже в снегоступах ноги вязнут. Следы на снегу рассказывают о ночной жизни многочисленных таежных обитателей: рысей, волков, лисиц и соболей. Недавно здесь произошла трагедия, кое-где виднеются капли крови. Следы — это беззвучный речитатив леса. Животные, размер лап которых пропорционален массе тела, не проваливаются в сугробы, а вот вес человека снегу не выдержать.

Тишина иногда прерывается криками соек. Пернатые стражники устроились на верхушках сосен, играющих роль дозорных башен. Птицы кричат, потому что я вторгся на их территорию. Никто никогда не спрашивает у животных разрешения посетить их владения.

Стволы деревьев покрыты лишайником. Давным-давно я читал сказку о том, как некий бог бродил по лесу, и ветки цеплялись за его одежду, разрывая ее в клочья, которые оседали на деревьях и превращались в лишайник.

У сосен грустный вид. Наверное, им холодно. Я начал подъем час назад; альтиметр показывает семьсот пятьдесят метров над уровнем моря. Последний рывок, чтобы подняться на высоту девятьсот метров — туда, где лес слагает оружие. Наверху снег, обтесанный ветрами, покрыт плотным настом. Идти становится легче. Продолжая подниматься, достигаю узкой лощины, которую мне предстоит пересечь.

Там, где лес обрывается, одиноко растут несколько лиственниц. На лазурном фоне четко вырисовываются их слегка изогнутые ветви. Настоящая гравюра Хокусая — кора деревьев цвета потемневшего золота, синяя гладь озера и белые звезды трещин на льду.

Иногда земная твердь уходит из-под ног. Снег, укутавший заросли кедрового стланика, проваливается подо мной. Я падаю, снегоступы застревают в сплетениях ветвей. Чертыхаясь, выбираюсь из ямы. У Варлама Шаламова есть рассказ о стланике. То ли куст, то ли дерево, в конце зимы он стряхивает снег и распрямляется во весь рост, возвещая о наступающей весне и даря надежду.

Достигнув отметки в тысячу метров, карабкаюсь по каменным выступам, обрамляющим склоны долины. Гранитные зубцы прибрежных скал нависают над озером. Некоторые мои друзья живут исключительно ради этого — взбираться на недосягаемую высоту, парить между небом и землей, пребывать в царстве абстрактных форм и вдыхать разреженный воздух, щекочущий ноздри, но лишенный запаха. Когда они спускаются с гор, им кажется, что все вокруг наполнено зловонием. Альпинисты в городе — несчастные люди.

На камнях, выглядывающих из-под снега, развожу огонь и грею воду для чая. Дым сигары смешивается с дымом костра, и сизые колечки плывут по направлению к Байкалу. Здесь, наверху, я погружаюсь в состояние блаженства. Просто жить. Курить один на один с древним озером, ничего не разрушать, ни от кого не зависеть, быть благодарным за то, что имеешь, и твердо знать, что природа принимает тебя. В жизни мне необходимы три вещи: солнце, обзорная площадка с прекрасным видом и приятная боль в мышцах после физической нагрузки. А также сигариллы «Монтекристо». Счастье — это то, что улетучивается, как табачный дым.

Температура не располагает к длительному созерцанию. Выбираю место, где можно спуститься. Цепляюсь за кусты и низкорослые деревья, чтобы не слишком разгоняться. Нарушая покой задремавшего под снегом леса, за час добираюсь до берега. Двигаюсь наугад, но выхожу на опушку совсем недалеко от моей хижины. Я счастлив, когда вижу ее. Она встречает меня. Я дома. Закрываю дверь и разжигаю печь. В мае нужно будет подняться на самые высокие местные вершины.

Эпиграфом к книге «Гиперион, или Отшельник в Греции» служат слова «Non coerceri maximo, contineri tamen a minimo, divinum est»[3]. Это значит, что после прогулки, напитавшись величественной красотой Байкала, следует вспомнить о тех, кто неприметно служит этой красоте: о снежинке, лишайнике, маленькой синице.

4 марта

Солнце, проникающее сквозь оконное стекло, ласкает кожу, как рука любимой женщины. Только солнцу дозволено прикасаться к тем, кто затворился в лесу.

Чтобы хорошо начать свой день, нужно выполнить целый ряд ритуалов. По порядку: поздороваться с солнцем, с Байкалом и даже с маленьким кедром, который растет перед моей избушкой и в кроне которого по ночам прячется луна.

Моя вселенная предсказуема. Дни следуют друг за другом, и каждый из них является отголоском предыдущего и наброском следующего. В зависимости от времени суток меняется цвет неба, птицы улетают и возвращаются,