Я люблю, и мне некогда! Истории из семейного архива - Юрий Ценципер

Жена Бориса Рахиль постоянно болела – у нее была астма, от последствий которой она много лет спустя и умерла, категорически запретив брать на похороны внуков. Она лежала на высоких подушках, постоянно курила средство от астмы “Астматол” и была неизмеримо более культурным человеком, чем ее муж. От бабушки Володя впервые услышал стихи Брюсова, Саши Черного, Переца Маркиша и других.

Двадцать девятого сентября 1913 года у них родился первенец – Моисей, он же Мося или Миша. В 1915 году на свет появился Самуил или Муля, которого с юных лет все называли Тарасом: их отец был большим мастером на прозвища. В 1917 году родилась дочь Ада.

У Рахили было три брата и сестра Берта (Буся), которая то кем-то работала, то как-то перебивалась – в основном тоже за счет Бориса. Один из братьев, большевик Исаак, был зарублен белыми. Другой, Наум, уехал в 1927 году в Палестину и стал одним из основоположников государства Израиль. Третий, Эммануил (Муня или Маныл), был по своему возрасту и характеру близок Мише, любим им и почитаем – скорее как брат, чем как дядя.

До революции квартира Ценциперов-Перепелицких иногда использовалась для конспиративных встреч, на которых бывал будущий знаменитый советский полярник, начальник первой ледовой экспедиции Иван Папанин. Папанин после революции несколько раз помогал семье наших деда и бабушки выходить целыми и невредимыми из разных советских перипетий.

Справка

В гор. Севастополе на квартире т.т. Ценциперов Б. А. и Р. Л. проходили конспиративные встречи подпольной большевистской группы. Часто проживал у них и активный подпольщик – большевик Перепелицкий И., зверски убитый белогвардейцами.

Подписи членов преднизовой партячейки: т. Переведенцев Н. И., члены партии т.т. Левитин И. С., Росин П. Э.

Благодаря таким документам Ценципер Б. А. в 1929 году “был восстановлен в избирательных правах, которых он был лишен, так как жил на нетрудовые доходы от эксплуатации мельницы и собственной квартиры на Б. Морской улице дом 7 в гор. Севастополе”.

Учился Миша в школе № 3 – руководил редколлегией школьной газеты и учкомом, преподавал рабочим. А его первой любовью стала школьная пионервожатая Бронислава Мексина, которая была на несколько лет старше.

В 1928 году он с отличием закончил школу и пошел работать в Ликбез Городского отдела народного образования. С ноября 1929 года в течение двух лет он работает в электромеханических мастерских и становится слесарем-инструментальщиком – представителем “аристократии рабочего класса”, как он с удовольствием характеризовал эту профессию годами позже.

Он все сильнее сближался с Брониславой. В восемнадцать лет он писал о ней матери:

Мои чувства начали складываться еще с самого первого момента появления Б. в школе. Я с самого начала почувствовал в ней очень яркую, очень выпуклую личность.

Все в ней вызывало во мне симпатию – и ее работа, и отношения с ребятами – все то, в чем она себя так или иначе проявляла. Ее с каждым днем чувствующаяся незаурядность все более завоевывала меня.

Очень скоро мои чувства приняли новый оттенок, углубляясь с каждым днем.

Я полюбил.

Наличие у меня немалой самоуверенности, известной настойчивости способствовало тому, что я мало задумывался. Я был точно подвыпивший.

К тому же чувствовал и со стороны Б. те же зарождающиеся симпатии. Чувства наши росли.

Она тоже в то время мало задумывалась над тормозящими факторами и действовала, ориентируясь главным образом на свои чувства, зажмурив в то же время глаза на всякие там “разумности”.

Я все это отлично видел, часто ей об этом говорил.

Но, тем не менее, не останавливался, стараясь забывать о противоречиях (и подчас действительно их забывая). Мне ведь так хотелось не знать, не чувствовать, что все шито белыми нитками, что швы недолго выдержат! Но факт оставался фактом и давал себя подчас ощущать довольно остро. Я чувствовал неизбежность печального и недалекого финала.

Отсюда вполне понятно, что наряду с исключительно радостным чувством у меня все более и более пускало корни чувство горечи.

…Дни летят. Постепенно у Б. проходила первая острота порыва – отношения начинали терять свою упругость, начинаются разговоры о том, что, мол, разум несправедливо отброшен. Я почувствовал конец. Но как-то все еще не хотелось осознавать наличие этого факта.

А действительность все настойчивее этого требовала.

Желательного выхода не было.

Было очень тяжело, пришлось уехать. В Севастополе как-никак было бы труднее ощущать разрыв, вернее, связанные с ним последствия.

Я не сказал Б. о настоящей причине отъезда – думаю, она и так поняла…

Точность самоанализа и уверенная способность сформулировать выводы удивительны для столь молодого человека. Слова “наличие у меня немалой самоуверенности, известной настойчивости” точно передают одну из главных составляющих его уже сложившегося характера.

От Брониславы он, вероятно, заразился тяжелой формой туберкулеза – у нее была открытая форма. Болезнь требовала систематической специальной диспансеризации и довольно частого клинического вмешательства (пневмоторакс). Только спустя несколько десятилетий он снялся с диспансерного учета.

Дружественные отношения с Брониславой сохранились надолго. Вот выдержки из ее письма к нему от 1934 года:

Завтра замечательный день. Тебе исполняется 21 год. Родной, любимый, поздравляю тебя. Моим искренним желанием является видеть тебя всегда бодрым, энергичным, жизнерадостным. Расти, мой друг, физически и духовно. Пусть каждый день твоей работы еще крепче сольет тебя с большевиками, но не теряй своей индивидуальности. Пусть кричит твое я, растут вверх мысли. Пусть славные дела Ценципера сделают его имя нарицательным. Синонимом побеждающей мысли должна стать ЦЕНЦИПЕРОВЩИНА. Я так хочу!

Столица манила севастопольцев. Бывший одноклассник Сергей писал Мише из Москвы:

Был в Мавзолее, торжественно-печальное настроение. Вчера я ходил на похороны Скворцова-Степанова. Пробраться к улицам, по которым должны были нести урну с прахом, было невозможно, так они были оцеплены конной и пешей милицией. Процессию ближе чем на 150–200 шагов видеть было нельзя (не пускали). Затем под звуки “Интернационала” замуровали урну, и все стали расходиться. Члены правительства пошли к воротам Кремля. Я стоял около ворот и видел их: впереди шли Рыков со Сталиным, затем группа, среди которой я различил Бубнова, Енукидзе. Затем еще видел т. Луначарского. Остальных не рассмотрел, глаза разбежались.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});