Десять дней октября - Алексей Поселенов

серчай на меня, но я тебе в лоб скажу — её это всё, конечно, не красит, но ты виноват не меньше. Хотя бы в том, что слеп был от страсти к избраннице своей. Заметь, я не говорю «от любви», я говорю — «от страсти». Тем более что и второй раз снова на ней женился, считай, на те же грабли сам и наступил, а теперь её одну во всем винишь.

— Так я же говорю, дочка у нас уже была, — вконец растерялся Артем. — Считал, одумалась она, повзрослела, дурь всякая вышла. Надеялся, семья будет, наладится всё у нас, — он опустил голову.

— Вот видишь — думал, надеялся… Ладно, не кисни, чего ты голову повесил? Ты ещё молодой, у тебя всё впереди. А Эльвиру твою простить да пожалеть надо вместе с другом этим твоим, как его, Олегом?

— Как это? — Артем поднял голову и прищурил глаза. — Пожалеть? Олега пожалеть? Это за что же? За паскудство его, что ли? Её пожалеть за то, что семью разрушила, за то, что в душу наплевала, за измены? Ты чего говоришь, дядя Гена? Слушай, ну не ожидал я от тебя, честное слово…

Тот улыбнулся в ответ и кивнул.

— Да, Артемка, пожалеть. Потому как у людей, которые так поступают, жизнь, ох какая нелегкая бывает, поверь мне. Это попервости они гоголем ходят, думают, что высоко взлетели, да только жизнь-то она длинная, а цыплят по осени считают. Поэтому ты зла на них не держи, а лучше пожалей. Им ещё это аукнется, если не раскаются вовремя, да прощения не попросят.

— У кого прощения? У меня, что ли?

— А зачем тебе их прощение, ежели ты сам их наперёд простишь да пожалеешь?

— А у кого тогда?

— У бога.

— А бог-то тут причем? — Артем окончательно запутался в дядькиных рассуждениях. Весь их разговор шел куда-то не в ту сторону, не так, как он думал.

— Как это причем? Он-то как раз везде причем.

— Слушай, дядь Ген, ты мне чего-то голову совсем заморочил — жену-стерву прости, друга-предателя пожалей. Чего-то там им когда-то аукнется, только я-то сейчас живу! У меня сейчас душа на куски разрывается! — Артем встал с дивана и начал расхаживать взад-вперед по горнице, так и держа незажженную сигарету в руке.

— Ну и живи, кто тебе не дает? — Дядя Гена спокойно посмотрел на племянника снизу вверх. — Я ж тебе объясняю, вашей с женой вины в создавшемся положении ровно поровну — она тебя обманула, но ты ведь сам в ней не разобрался до конца и женился, да ещё и дважды. Или она тебя силком на себе женила?

— Смеёшься? — Артем хмуро глянул на дядьку и снова сел на диван.

— Ну так я и говорю. Ты сам в ней толком не разобрался, боготворил, по твоим же словам (чего она явно не заслуживала), в жены взял, а сейчас всю вину на неё перекладываешь. Это честно, по-твоему? Мне кажется, нет. Поэтому возьми свою часть вины на себя и отпусти эту голубку на все четыре стороны. А сам свою жизнь строй дальше. Сделай правильные выводы и живи. Только вот, «жена-стерва, да друг-предатель во всем виноваты, а я бедный и несчастный, посочувствуйте мне», — это выводы неправильные будут. Жена и друг такими всегда были, такие сейчас есть, а будут дальше или нет, это нам не ведомо. У них своя жизнь, может, и изменятся, но не нам их судить да переделывать.

Племянник сидел и молча смотрел в пол, в конец озадаченный дядькиными словами.

— Ну и не сочувствуй, не надо… Запудрил ты мне мозги своими рассуждениями. Я с этой стороны не смотрел на всё это.

— А ты посмотри, подумай. Сам сказал, что за этим ко мне и приехал. Тебя же никто не торопит. — Дядя Гена поднялся со стула, вышел в прихожую и стал одеваться.

— Ты куда? — спросил его Артем.

— Так, уже баню готовить пора. Она у меня большая, просторная, ей часа три-четыре топиться надо. Зато париться потом одно удовольствие, сам увидишь. Ты мне поможешь воды натаскать? Вон у нас колодец, за огородом, вёдра я тебе дам.

— Конечно, помогу. — Племянник тоже вышел в прихожую и стал надевать свою куртку.

— Погоди, одень чего попроще. — И дядя Гена дал ему старенькую фуфайку.

После обеда, часам к четырем баня была готова.

— Ты сразу париться не начинай, полежи сперва на полке́, попрей, чтоб пропотеть хорошенько, по сухому прожариться, — говорил дядя Гена, показывая Артему, где и что у него в бане. — На вот, простыню на поло́к постели, чтоб не жгло. А потом уже, как выйдет из тебя вся гадость вместе с по́том, тогда и веничком себя не жалей. Я свеженький запарил, в тазу вон лежит, на лавке. Да, чуть не забыл… Я ещё кипятком веток пихтовых залил с душицей. Как на поло́к ляжешь, так совсем чуток плесни на каменку, только чтоб для запаха. Оно дышать приятнее будет, да и для здоровья, для легких хорошо. Только немного, чтоб жар сухим оставался, без пара.

— Хорошо, дядь Ген, разберусь. — Раздевался в предбаннике Артем.

Плеснув на горячие камни пихтового настоя, он растянулся на полке. По парилке поплыл вкусный хвойный аромат вперемешку с травяными запахами. Сухой жар прогревал, но не обжигал. Закрыв глаза, Артем медленно вдохнул полной грудью: «Хорошо-то как! Почему вот только люди не могут жить так же просто и хорошо? Почему же мы делаем друг другу всякие гадости да подлости? Как же можно вот так обманывать, предавать? Дядьке хорошо говорить — прости да пожалей, отпусти на все четыре стороны, это не его лучший друг предал. Нет, дядя Гена, тут я с тобой согласиться не могу. Если такие вещи прощать, так вообще на голову сядут и будут ноги о тебя вытирать. Гм, пожалеть их… Чего их жалеть? Они меня жалели, когда за моей спиной мне же рога наставляли? Нет уж, не будет им прощения от меня, не на того напали…»

После того как оба сходили в баню, пришла Людмила.

— Я уж в обед не стала вас беспокоить, вижу — баню топите. А сейчас вот картошки с мясом натушила, дай, думаю, угощу. А то самим-то, поди, некогда готовить было. — В руках она держала большую сковороду, завернутую в полотенце.

— Заходи, Люда, заходи. — Дядя Гена взял сковороду из её рук. — Спасибо тебе. Я и в правду ужином ещё не занимался. Проходи, давай вместе посидим да поужинаем.

За столом болтали о разном. Дядя Гена расспрашивал