Человек Шрёдингера - Алина Ивановна Александрова

и протаяла одним крошечным светлым окошком, наступил, когда упала тарелка. Тогда Костя поднял на меня взгляд и просто сказал:

— Кстати, Мирослав здесь будет через три недели.

* * *

«Он редкий эрудит, блестящий лектор, хороший поэт, аристократ, самовлюбленный сноб с дурацкими политическими убеждениями».

(из переписки)

Ирина стояла на платформе в ожидании электрички. Ожидать было долго. Минут тридцать. Чтобы как-то скоротать время, она принялась рассматривать высотки за железной дорогой — единственную деталь пейзажа, за которую стоило зацепиться взглядом. Высотки были новые и выделялись на фоне индустриального быта, как два телескопа на фоне колхозного поля. Заходящее солнце ещё немного играло в их стёклах, и Ирина от нечего делать принялась размышлять на тему архитектурного решения этих новостроек. Решения-то, как такового, не было — обыкновенные вертикальные коробки со множеством окон. Раскраска только оригинальная: у основания дома были, по-видимому, чёрные или тёмно-серые, потом эта чернота начинала редеть и разбрызгиваться крапинками по белому фону, и вверху высотки были уже совершенно белыми. Несколько минут Ирина лениво раздумывала, что это ей напоминает. Потом, вдруг очнувшись, сразу поняла — похоже, как будто проезжающие мимо машины забрызгали дома водой из луж. Наверное, те, кто эти дома строил, настолько привыкли к виду городской грязи, что незаметно для себя воплотили этот визуальный эффект в доме. Впрочем, он ещё напоминал муравейник — чёрные крапинки на белом фоне вполне могли сойти за полчище муравьёв.

Ирина уставилась в ту сторону, откуда должен был приехать поезд, и стала ещё раз вспоминать всё, что сегодня было у дяди Валеры. Это был первый раз за всё время в Москве, когда она к нему приехала. Дядя Валера собрал у себя небольшой званый обед и пригласил на него Иру, сказав, что «там будут интеллигенты — как раз по твоей части». Ира чувствовала, что краем глаза он продолжает за ней наблюдать — как она приживётся в Москве. Но сам он часто уезжал в разные города по работе, а Ира не хотела к нему напрашиваться, ощущая на себе его хоть опосредованное, но всё же покровительство — ведь если бы не он, её нынешний шеф вряд ли когда-нибудь даже соизволил бы пригласить её на собеседование.

Но тут так сложилось, что к дяде Валере приехал сын в отпуск из Краснодара — у него там была небольшая автомастерская. Дядя Валера в это время случайно оказался дома, и к нему, как всегда в таких исключительных ситуациях, тут же наехало несколько давних друзей. Интеллигенты среди них действительно были — преподавательница с кафедры философии, недавно вышедшая на пенсию, и бывший оперный певец, работающий айтишником.

У этих двоих за обедом вышел престранный разговор.

Началось с того, что дяди Валерин сын Арсений, основательно познакомившись с Ирой, принялся рассуждать о проблемах демографии.

— В Германии потому гомиков много, что там женщины страшные.

— Женщинам необходимо дать понять, что они женщины, — строго сказала на это Ира. — Половина моих друзей и знакомых парней в Новороссийске заявляет, что никакими мужьями они никогда в жизни становиться не намерены, а детей пусть заводит кто-нибудь другой.

— Но ведь не все же могут себе это позволить, — заметил оперный певец-айтишник.

— В смысле позволить что — детей? — уточнила Ира.

— Ну да. Кому-то средства не позволяют, кто-то просто не готов. Мы с женой вот третий год ремонт делаем в кредит. А кому-то просто не хочется — не заставлять же их через силу рожать? Это что же будет потом?

— Через силу рожать не надо, — рассудительно и громко заявила бывшая преподавательница, и все за столом попритихли. — До того, чтобы рожать, надо дозреть и стать взрослым человеком. Но обычно это происходило лет в двадцать-двадцать пять.

— А если кому-то и вовсе не хочется воспитывать детей? Ведь люди же разные бывают, — насупленно возразил певец-айтишник.

— Сделаны в основном из одних и тех же ингредиентов, — возвестила профессорша, пожав плечами и слегка качнув головой. — Вопрос только в том, в какую настойку потом эти ингредиенты забродят. Сделать качественную настойку не так-то просто, это требует определённой затраты сил и стараний. А сделать из человека личность — тем более. Но это единственный способ продолжения цивилизации.

— А разве мало народу сейчас занято продолжением цивилизации?..

— Смотря что вы подразумеваете под цивилизацией. Если простое размножение половым путём — то этим занимаются многие, правда, сейчас в основном в странах третьего мира. А если выращивание поколения людей, мозги которых направлены на становление и развитие человека — то на это нынешняя молодёжь почему-то «не готова». Для подобных постулатов существует вполне исчерпывающее определение — эгоизм.

Певец-айтишник неожиданно взвинтился.

— Нельзя всех подгонять под одну гребёнку и категорично судить об эгоизме других людей только потому, что у них жизнь как-то отличается от нашей. Эгоизм — это не жить так, как ты хочешь. Эгоизм — это заставлять других людей жить, как ты хочешь. Есть разница.

Ирина с Арсением ели, молча переглядываясь и улыбаясь одним краешком губ. Дяди Валерина жена носила туда-сюда посуду с едой и без. Дядя Валера смотрел на смартфоне результаты прошедшего футбольного матча. Профессорша неспешно отпила чай и кисло улыбнулась, потом так же неспешно поставила чашку на блюдечко, вытерла губы салфеткой, уселась поудобнее на стуле — после всех этих действий что бы она ни сказала, у неё уже было веское преимущество умудрённого жизнью педагога, снизошедшего до диалога с людьми, которых она старше и опытнее, только из своего чрезвычайного благодушия. Оперный певец это понял и стремительно принял вид, как будто он уже вовсе не ждёт никакого ответа на свою реплику — принялся накладывать себе торт, намеренно неторопливо и тщательно выравнивая его ножом. Профессорша же, немного выждав, пока чай и молчание провалятся внутрь, ответила своим прежним тоном, неотвратимым, как самосвал:

— И встречаются двое людей, из которых один хочет ребёнка и имеет на это право, а второй — не хочет и тоже имеет на это право. И этим людям, следуя той же логике свободы желаний, надлежит немедленно расходиться. В результате мы имеем — общество двуногих, где никто никого не любит, поскольку это претит их желаниям, а размножаются только слабовольные и стереотипно настроенные представители, либо те, кем ещё движут инстинкты и биологические потребности. На мой взгляд, прежде чем пропагандировать прогресс и совершенствование общества, строя, образования и чего угодно, следовало бы сперва разобраться с этой начальной проблемой, которая наголо перечёркивает все возможности прогресса в будущем.

— Да неужели кроме нас некому детей рожать? — вопросил певец уже просто