Журнал «Вокруг Света» №10 за 1992 год - Вокруг Света

Из записок исследователя систем питания, в которых рассказывается о распорядке дня у разных народов и выясняется, что обед не всегда бывает именно в обед; автор на своем горьком опыте убеждается, что человеческому организму просто необходимо привычное ему расписание.

К огда я был маленьким, мама часто рассказывала мне разные истории из времен, когда она si выбыла маленькой. Истории были интересными и казались несколько фантастическими: к примеру, у деда в квартире было семь комнат, а в гимназию мама и тетя ездили почти через всю тогдашнюю Москву, потому что учились не по местожительству, гимназию выбирали. У деда были какие-то друзья-поляки, люди милые и почти по-иностранному забавные. Они очень смешно приглашали в гости. Если на «обяд», это значило, что ждут всю семью и одеться надо соответствующе, а когда говорили: «проше по коляции», значило, дети остаются дома, а едут только взрослые. При этом дед с бабушкой ужинали дома и отправлялись в гости довольно поздно. Маму с тетей удивляло, что родители, собираясь в гости, едят дома, но бабушка объясняла, что на Западе — а Польша, хотя и была тогда частью России, все же почти Запад — часто приглашают после ужина и ставят на стол только сладости, вино и чай. «Коляция», кстати, и значит по-польски «ужин», а «по коляции» — «после ужина», и зовут, чтобы посидеть, поговорить и поиграть в карты.

Меня этот рассказ тоже удивлял, потому что, когда в наш дом приходили гости, стол накрывали совсем не так, как в обычный день. Это бывало довольно редко. Обычно на ужин мы пили чай. Но если дома оказывался любой посторонний, его старались накормить, на столе должна была быть еда. А вечерняя еда — ужин. Так как же приглашать в гости «после ужина»?

Одна из самых больших трудностей, когда вы спрашиваете людей, как они едят в течение дня, заключается в том, что это представляется любому человеку настолько обычным и не заслуживающим детального рассказа, что сообщает он об этом очень скупо.

— Ну, встаем, завтракаем и на работу.

— А как завтракаете?

— Как то есть как? Как все.

При более настойчивых расспросах выясняется, что «как все» может значить: а) только чашечка кофе; б) стакан чая и два бутерброда; в) овсяная каша с молоком, чай и хлеб с вареньем; г) яичница с грудинкой; д) кусок сала с хлебом и стакан водки... начав перечислять все виды завтрака рода людского, мы быстро исчерпаем буквы русского и латинского алфавитов и перейдем на греческий. Боюсь, впрочем, что и китайских иероглифов не хватит.

Мы привыкли к тому, что дневная еда состоит из трех трапез. Кстати, слово «трапеза» вошло в церковнославянский язык из греческого и означает «стол». У этнографов же оно означает разные виды пищи, которые едят в течение дня в определенной последовательности. При этом среди всех прочих различий между народами есть и такие: сколько раз едят в день, в какое время, когда едят больше, когда меньше, что едят и после чего, кто сидит за столом. А кто и стоит — так тоже бывает.

Так вот, мы обычно едим три раза: завтрак, обед, ужин (в нынешние трудные времена, когда стол не так уж обилен, количество трапез все-таки остается неизменным: уменьшилось разве количество и, боюсь, качество блюд). Иногда еще бывает полдник, но это так, что-то не очень серьезное. И этот порядок кажется нам общечеловеческим и вечным. Любые отклонения воспринимаются как экзотика, а то и способствуют усилению национального самоуважения. «Да у них и не поешь по-человечески! То ли дело у нас!» Или наоборот: «Ну разве можно столько есть, а они все едят и едят! То ли дело у нас!»

Вообще следует отметить, что ничто так не укрепляет национальный дух, как этнические различия, причем все отмеченные у других отличия пойдут им в минус, ибо за абсолютный и не подлежащий обсуждению плюс принято то, что привычно для нас самих.

Я это испытал на себе.

Дожить до обеда

Мне довелось прожить пару недель в английском загородном доме, и, смею вас заверить, это было трудное испытание. Прошу понять меня правильно: я написал не фразу типа «...трудная журналистская судьба забросила меня в Париж» — из тех, что мы нередко слышали с экрана телевизора. Слушая подобное и глядя на прекрасно одетых мужчин, взявших на свои плечи столь тяжкий труд — потратить лучшие годы жизни в омерзительном капиталистическом окружении, я испытывал те же чувства, что и другие зрители, имевшие возможность жить на Родине спокойно и счастливо, потому что самое трудное за нас приняли на себя эти скромные герои. Короче, слушая их, сочувствия я не ощущал.

Так вот, и сам я не ищу сочувствия. Более того, считаю: мне очень повезло, что я имел возможность прожить в английском доме, и — видит Бог — добился этого немалым трудом, не перегрызая при этом ничьего горла.

И однако же, я настаиваю — это было трудным испытанием. Хотя бы потому, что вспоминается мне первым делом — постоянное чувство голода.

Я не случайно подчеркнул — английский дом был загородным. Из этого следует: он был очень английским, очень не бедным и до любого населенного пункта было изрядно далеко. То есть на машине доехать всего ничего, но машины у меня не было.

Принимали меня как доброго английского гостя; предоставили комнату с отдельной ванной и полную свободу. Никто не лез в мои дела, и я был волен делать, что мне заблагорассудится, вставать, когда хочу: завтрак ждал на столе. «Сиреалс» — не знаю уж как и перевести: фигурные мучные штучки с орехом или изюмом, моментально разбухавшие, стоило их залить блоком, чай, пара поджаренцых ломтиков хлеба и варенье. Это было не очень похоже на то, чем я завтракаю дома, но поскольку и дома утром я ем мало, меня это не смущало.

Потом я садился редактировать книгу моего хозяина, точнее, сделанный им перевод на русский, отрываясь время от времени, чтобы размяться — сгребал скошенную траву в необъятном парке. Примерно в половине первого мы с хозяевами встречались на кухне. Наступало время ленча. По-нашему — обеденный перерыв, но это был не обед, а именно английский ленч. Иногда — какое-нибудь горячее, но легкое блюдо, чаще — пиво с сандвичами, очень вкусными. У нас в это время едят куда плотнее.

Поболтав после ленча, мы опять расходились по своим делам. Часа через полтора я начинал ощущать легкий голод. Еще через час просто очень хотелось есть. Но до файф-о-клока, что, кстати, не значит «пять часов», а «время после четырех» — на стол ничего не подавали.

Вообще-то мне с британской тактичностью объяснили (как бы невзначай) — к привилегиям гостя относится и то, что он, гость, может брать из холодильника все, когда ему захочется. Он может поставить себе чай, долить молока; может отрезать кусок окорока и поджарить его и тому подобное. Будь я там дня два, может быть, так бы и сделал. Но, согласитесь, готовить себе дополнительный обед в чужом, хотя и дружественном доме, да к тому же иностранном, да еще в течение полумесяца, было как-то неудобно. Возможно, это лишь свойственная нам на чужбине неуверенность, а истинный бритт вел бы себя так, как ему удобно, при этом не обижая и не затрудняя хозяев. Но автор этих строк — не бритт, а был бы бриттом, никогда не испытал бы неудобств от британского распорядка дня.

Итак, после четырех прибегал кто-нибудь из детей, многочисленных в этом доме, и звал снова в кухню. Мы пили отличный английский чай с молоком и съедали, лениво отщипывая, по кусочку кекса.

Чувство голода притуплялось, но ненадолго. Очень скоро он вспыхивал с особенной силой, наверное, потому, что неспешно приближалось время обеда, и это настраивало меня на мысли о нем. И чем больше я о нембу-мал, тем сильнее мне хотелось есть, и я все чаще поглядывал на часы. Но даже секундная стрелка проходила свой путь с неспешностью джентльмена, прогуливающегося по По-плар-уок. (Это название пришло мне в голову, поскольку сочеталось в рассказе Диккенса с обедом: «Обед на Поплар-уок»).

Внимание мое обострялось, и я начинал отмечать приметы, предвещавшие приближение заветного часа. Одна из них была совершенно безошибочной: появление соседа, доктора Гопкинса. Он совершал прогулку от своего коттеджа до дома, где я жил, и неукоснительно появлялся в саду без четверти восемь. В это время все уже были дома, и можно было пропустить с хозяином рюмочку хереса и выкурить сигару. Не стану утверждать, что моцион доктора Гопкинса был намеренно приурочен именно к этому времени, но сигарную коробку ставили на каминную полочку как раз тогда. Завидев светлые штаны доктора из своего окна на втором этаже, я говорил себе: «Вот и доктор Гопченко явился, скоро поедим». И не ошибался.

Звонил колокол, и все вновь встречались в кухне. Обед состоял из сытного мясного блюда с картошкой, салатом, из сладкого — тоже немножко тяжеловатого для столь позднего часа, чая, кофе. Но я, к сожалению, не привык есть плотно в такой поздний час, и так получалось, что скорее не насыщался, а лишь приглушал голод.