Как подменили Петра I - Владимир Куковенко

Возможно, это свидетельство того, что двойник из-за своего плохого знания русского языка долгое время не решался самостоятельно вести свою переписку.

Принято считать, что Петр выучил голландский язык при работе с плотниками-голландцами на переславской верфи и во время занятий со своим учителем Францем Тиммерманом, голландцем по происхождению. Но это всего лишь предположение. Ни одного письменного или иного свидетельства, проливающего свет на вопрос, когда, где, в каком возрасте и у кого Петр постиг премудрости иностранного языка, мы не имеем. Умолчал об этом и сам Петр в своих воспоминаниях. Некоторые историки предполагают, что Франц Тиммерман начал первый давать уроки голландского языка юному царю. Но против этой версии имеются серьезные возражения. Под руководством Тиммермана Петр решал задачи по арифметике, геометрии, фортификации, делая записи на русском языке, — и это зафиксировано в его ученических тетрадях. Если Петр обучался в это время и голландскому языку, то в этих тетрадях должны были сохраниться какие-либо записи, подтверждающие это обучение: голландский алфавит, отдельные слова и фразы. Но ничего подобного в тетрадях мы не находим.

Надо принять во внимание и следующее. Голландский язык не был широко распространен в Европе. Более употреблялся немецкий или французский. Поэтому юного Петра должны были обучать одному из этих языков или же, что более вероятно, латыни, универсальному языку, который понимали все образованные люди того времени. Старшие дети Алексея Михайловича изучали польский и латынь. Скорее всего, такое же образование должен был получить и Петр. Поэтому его знание голландского языка и абсолютное невежество в других вызывает недоумение.

Не находя убедительного объяснения этой лингвистической загадке, большинство историков согласилось с предположением, что Петра в детстве почти ничему не учили. Старшие дети Алексея Михайловича, особенно Софья, испытывали к Нарышкиным ревность и неприязнь и сознательно не заботились о надлежащем воспитании царевича. И он, уже в юношеском возрасте, испытывая неодолимую тягу к знаниям, по выражению Соловьева, «сам себе выбирал учителей». Такими учителями, случайно выбранными Петром, и стали грубые голландские плотники, которые, однако, оказались прекрасными мастерами не только в плотницком ремесле, но и в преподавании своего языка. Петр буквально на лету выучил его.

Но, проявив во время работы на верфях блестящие способности по усвоению иностранной речи, Петр в дальнейшим полностью их утратил, так как за всю оставшуюся жизнь не выучил ни слова на других языках, хотя много лет общался, кроме голландцев, с немцами, англичанами, шведами и подолгу бывал за границей.

О его более чем скромных способностях свидетельствует то, что он плохо владел и родным русским языком. Многочисленные безграмотные письма и бумаги Петра красноречиво подтверждают это. Его нельзя отнести к способным людям. Поэтому быстрое и успешное освоение им голландского языка является определенного рода феноменом, малопонятным и труднообъяснимым.

Во втором Семеновском походе (осень 1691 г.) Петр имел звание рейтарского ротмистра. Возможно, что и в предыдущих потешных походах он имел тот же чин, во всяком случае, числился в кавалерии. Это вполне объяснимо, принимая во внимание то, что первоначальную военную подготовку он прошел у рейтарского полковника Менезиса. Впоследствии ни воинское звание рейтарского ротмистра, ни то, что он начинал свою службу в коннице, никогда не упоминалось ни современниками, ни самим Петром. Да и умение держаться в седле Петр, как кажется, полностью утратил на несколько лет. Лихой конник и ротмистр неожиданно превращается в пехотного сержанта (в этом звании он участвует в Кожуховском походе 1694 года).

Трудно понять и неожиданное понижение Петра в воинском чине. Кавалерийский ротмистр соответствовал в старой армии пехотному капитану или даже майору. Капитан был разжалован в сержанты? Или же сам пожелал начать службу в пехотных частях в солдатском чине? В это верится с трудом.

Некоторые историки утверждают, что Петр начал потешную службу барабанщиком в Преображенском полку, поэтому сохранил на всю жизнь привязанность к барабану и довольно ловко исполнял на нем различные военные сигналы. Но если это так, то когда он освоил рейтарскую науку и на основании чего был переведен в кавалерию и произведен в ротмистры?

Довольно странно выглядит и то, что в последнем потешном походе, состоявшемся в 1694 г., не было ни одного рейтарского подразделения. Не упоминаются рейтары и в составах армейских частей. Похоже, что этот вид кавалерии был неожиданно и повсеместно упразднен. Не потому ли, что рейтары наиболее хорошо знали царевича Петра и могли разоблачить двойника?

В отечественной живописи не сохранилось портретов Петра (я имею в виду портреты, написанные с натуры), выполненных ранее 1698 года. И это также вызывает определенные подозрения, поскольку иностранные живописцы довольно часто навещали Россию и в первую очередь рисовали влиятельных особ. Трудно поверить в то, что Петр до своего выезда в Европу ни разу не был зарисован. Но если его рисовали, то где же его ранние портреты? Пропали или были уничтожены?

Но, как кажется, один из них уцелел.

Просматривая портреты исторических личностей петровской поры, нельзя не обратить внимания на один из них. Хотя этот портрет и не отличается особыми художественными достоинствами, но все же вызывает откровенный интерес. Он носит название «Неизвестный в платье потешных войск» и приписывается кисти известного русского живописца И. Н. Никитина, что вряд ли соответствует действительности. Изображен на нем загорелый до смуглоты — но лоб его при этом остался бледным — круглолицый молодой человек в черном парике, с выкаченными карими глазами, пухлыми губами и черными тонкими усами. Не надо быть слишком искушенным знатоком русского исторического портрета XVII века, чтобы заметить разительное сходство между этим неизвестным и царем Петром. Как кажется, единственное, что мешает специалистам идентифицировать этот портрет как наиболее раннее изображение царевича Петра, так это непривычная одежда и чуть иной тип лица — более грубоватый, более насыщенный азиатскими чертами, но и более добродушный, в отличие от канонического лица Петра, которое нам известно по многочисленным изображениям. Хотя и называют искусствоведы одежду этого неизвестного «платьем потешных войск», но одет он не в мундир преображенца, а в простой суконный или кожаный камзол рейтара, без пуговиц и со скромными нашивками, предназначенный для того, чтобы поверх него носить кирасу. На руках у молодого человека черные кавалерийские перчатки с раструбами, а с левого бока видна рукоять сабли, что еще раз указывает на его принадлежность к кавалерии. Длинные локоны парика стянуты в косичку — видимо для того, чтобы не мешали во время скачки.

Скорее всего, это и есть единственное уцелевшее изображение подлинного Петра Алексеевича. То, что он одет в одежду кавалериста, хорошо согласуется с ранее высказанными предположениями о его службе в рейтарских частях.

Этот портрет мог быть написан не позднее 1691 года, когда Петру исполнилось 19 лет, что вполне соответствует внешнему облику изображенного юноши. Писал его, конечно же, не Никитин, который в это время был еще ребенком, а другой русский художник, еще не совсем уверенно работающий в европейской манере. Видимо, портрет этот написан во время военных маневров: Петр Алексеевич сбросил с себя кирасу и шлем, но так и остался в своем кожаном колете и при сабле. Он вышел к художнику, как кажется, еще не смыв с себя полностью пыль потешных сражений, но не возбужденный и порывистый, а спокойный и уравновешенный. Некрасивое его лицо сосредоточено. Русский царь как он есть.

Потешный Петровский полк, который учредил перед смертью царь Алексей Михайлович и который упоминал Крекшин в своем сочинении, почему-то полностью забыт отечественными историками. Менезис мог преобразовать его в рейтарский, поскольку сверстники, первоначально разделявшие с Петром его детские забавы, были из аристократических семей. Им-то и надлежало служить не в пехотных, а в этих привилегированных частях. Забыт был этот полк и самим Петром, и впоследствии он ни одним словом не обмолвился в своих воспоминаниях о службе в кавалерии. Сохранилась его запись о начале своей воинской службы: «Служить зачал с первого Азовского похода бомбардиром, когда каланчи были взяты».

Эта запись запутывает ситуацию окончательно. Еще можно понять Петра, когда начало своей службы он не связывает с потешными многолетними играми — это были детские забавы, которые и в самом деле неудобно называть настоящей армейской службой. Но почему счет своего армейского стажа он начинает не с первого дня Азовского похода, а со дня взятия первых турецких укреплений? Проявляет похвальную скромность и начинает свой солдатский стаж с первого настоящего боя?