Кружево. Сплетение судеб - Ширли Конран

– А зачем же мама отправила тебя в эту школу, если она даже сама боялась директрисы? – спросила Максина.

– Не директрисы, а старшей учительницы, – ответила Кейт. – Меня послали туда потому, что отец хотел… чтобы у меня было все самое лучшее.

Отец Кейт хотел, чтобы его дочь получила такое образование, которого не было у него самого. Он где-то вычитал, что в школе «Сент-Пол» учатся дети из королевской семьи; поэтому-то Кейт и отправили в эту школу. Отец Кейт всегда стремился иметь все самое лучшее, и поэтому ее мать и требовала всего самого лучшего, даже когда делала покупки. Если она покупала сливы, то непременно спрашивала продавца: «А это самые лучшие?» Если покупала стулья, то тоже спрашивала: «А какие из них самые лучшие?» Если покупала платье, то никогда не могла сама решить, какое ей больше к лицу, обязательно спрашивала продавца: «Какое лучше?» – и тот, естественно, указывал на более дорогое; но это всегда одобрялось дома, потому что чем дороже стоит, тем оно, следовательно, лучше.

Королевская семья производила большое впечатление и на мать Кейт, из-за чего та старалась одеваться, как королева. Спокойных тонов и солидного покроя одежда, в которой ходила Кейт, покупалась только в магазине «Дебенхэм и Фрибоди», потому что там же приобретали одежду для маленьких принцесс и на коробке этого магазина красовалась надпись: «Поставщики Ее Величества». Кейт от всей души ненавидела этот магазин с его колоннами и мраморными холлами, по которым гуляло эхо, с его старомодными, изысканно вежливыми продавцами и продавщицами, этими благородными старыми девами, лучшие дни которых остались уже в прошлом. Она бы предпочла покупать дешевую хлопчатобумажную одежду в «Селфридже», как это делали все другие девочки.

Мать Кейт стремилась к тому, чтобы у них в доме, в Гринвэйсе, тоже было только все самое лучшее. В доме стояли тоже очень дорогие старинные вещи, но почему-то, при резных стульях, парчовых диванах и тяжелых атласных занавесях, их дом не отличался той непринужденной внешней элегантностью, которой обладала, например, квартира матери Пэйган в Кенсингтоне[22], хотя там стояла простая мебель, привезенная из их деревенского дома, а каждая вещь была пусть не новой, но интересной и очень подходила к своему месту. Некоторые фарфоровые вещицы были с трещинами и выбоинами, но если ваша семья пользовалась ими на протяжении ста пятидесяти лет, то ведь это же совершенно естественно, не правда ли?

Кейт ненавидела чопорное совершенство дома в Гринвэйсе. Деревья и кустарники, которыми была обсажена подъездная дорога, по ночам ярко освещались: отец считал, что это выгодно оттеняет обрамленный колоннами парадный холл и придает дому особый стиль. В самом доме, на первом этаже, кресла, диваны и столы были слишком большими, а картины и абажуры – чересчур маленькими. Столовая была отделана пластмассой под дерево, а люстра представляла собой несколько концентрических кругов, на которых размещались сделанные «под свечи» лампочки, накрытые колпачками «под пергамент». Жилые комнаты на втором этаже были на удивление голыми и холодными. В конце концов, туда поднимались только для того, чтобы проспать ночь, и потому отец Кейт не видел смысла тратить на эти комнаты деньги.

В школу Кейт возили на отцовском «Роллс-Ройсе». Эта машина со своим шофером сразу же резко отделяла Кейт от одноклассниц. У них не было своего платья на каждый день недели, они приезжали в школу на метро или на автобусе. Кейт всегда просила, чтобы шофер высаживал ее в самом начале улицы, и проходила остаток пути до школы пешком. Об этой уловке знали все, но ее одноклассницы считали, что она поступает правильно: нечего задаваться и выпендриваться. Задавачество считалось в школе самым тяжелым преступлением.

К сожалению, отец Кейт очень любил повыпендриваться. Когда к Кейт приходили домой ее школьные друзья, он демонстрировал им свои автомобили, предлагал угадать, сколько он заработал в прошлом году или что приобрел на прошлой неделе. А после их ухода непременно беседовал с Кейт, растолковывая ей, кого из ее друзей предпочел бы он сам. В конце концов Кейт перестала приглашать кого-либо к себе домой. Она начала проводить время у Пэйган, там обедала – Пэйган была тоже одинока, потому что другие девочки считали ее странной. Для девочки того возраста, в котором уже была Пэйган, да еще происходившей из приличной семьи, было необычным и безразличие к своему внешнему виду, и равнодушие к тому, что думают о ней другие. Пэйган со своей стороны не скрывала, что считает прилежных и послушных учениц школы «Сент-Пол» столь же скучными и занудливыми, как верховую езду по пыльным лондонским паркам в сравнении со скачкой по болотам Корнуолла, когда волосы развеваются сзади на соленом ветру.

Отец Кейт осыпал Пэйган и ее мать – которую он считал представительницей «высшего света», – разного рода приглашениями. Как-то раз он даже пригласил их в круиз на Майорку – которую называл Маджоркой, – однако приглашение было вежливо отклонено. Кейт понимала, почему ее отца тянуло к матери Пэйган. Она знала, что отец желает ей удачного замужества, возможно, даже такого, когда она получила бы и титул. Сам он не знал, как устроить такой брак; но, в конце концов, у него было «кое-что» и он видел, что мать Пэйган знается с людьми, у которых есть титулы, а кроме того, она умеет устраивать дела, когда это необходимо, и в таких случаях слово у нее не расходится с делом. Кейт отправили в школу «Иронделль» только потому, что туда поехала Пэйган. Если такая школа необходима, чтобы придать законченность и блеск воспитанию, значит, Кейт должна отправиться в Швейцарию.

Пэйган часто поддразнивала Кейт, зная о тайных надеждах ее отца: «Когда станешь маркизой, спрашивай: «Где можно помыть руки?», а не «Где тут сортир?»

– Какая разница, если люди понимают, что именно мне нужно? – сердито возражала ей Кейт, но по секрету от подруги читала романы Нэнси Митфорд, уясняя, что отличает людей из высших классов от тех, кто к этому классу не принадлежит. Кейт училась говорить «бумага для письма», а не «писчая бумага», пользоваться английским, а не французским словом для обозначения «салфетки» и предлагать гостям не просто «шерри», но «стаканчик шерри». Она попыталась поработать и над своим произношением, изменить акцент, перейти на медленную, растянутую речь, когда слова выговариваются безжизненно-вяло, а наполовину еще и проглатываются; но скоро поняла, что для нее это безнадежное дело. Высшие классы лишь делали вид, будто говорят на «королевском английском», на самом же деле они пользовались совершенно особым языком, который для непосвященных был тайной за семью печатями: столько в нем было всевозможных тонкостей и хитростей, познать которые можно было, только начав учить их с колыбели. Но гораздо хуже, чем просто не знать эти тонкости, считалось в «высшем свете» делать вид, будто знаешь, когда кто-нибудь начинал подражать, как обезьяна, произношению истинных знатоков этого особого языка. Попасться ничего не стоило: одной маленькой оговорки оказывалось достаточно, чтобы такое подражание становилось очевидным для всех. Стоило только, например, хотя бы раз назвать «эскадру королевских яхт» «королевским яхт-клубом» или же развесить семейные фотографии по стенам дома, вместо того чтобы расставить их на столах, комодах и полках в серебряных рамках от Эспри, – и все, вы были уже обречены.

Иногда Кейт оставалась ночевать у Пэйган, которая жила в Кенсингтоне, неподалеку от «Сент-Пола», – хотя после того, что произошло в ту ужасную пятницу, она всегда находила какую-нибудь отговорку, чтобы не оставаться. Непонятно почему, но Кейт испытывала чувство вины всякий раз, когда вспоминала о том ноябрьском уик-энде.

Квартира Пэйган располагалась на верхнем этаже когда-то элегантного, а теперь начавшего уже впадать в запустение дома на улице Эннисмор-Гарденс. После обеда они весь день проиграли в хоккей, Кейт вспотела и решила принять ванну, пока Пэйган отправилась куда-то с поручением своей матери. Кейт уже стояла раздевшись и собиралась нырнуть в ванну, когда внезапно дверь ванной комнаты открылась и вошла мать Пэйган, одетая в нечто белое и бархатное, что было обернуто вокруг ее тела. Каким-то шестым чувством Кейт ощутила, что ее появление не случайно, и занервничала. Вместо того чтобы извиниться и выйти – чего следовало бы ожидать, – миссис Трелони направилась к ней. Кейт схватила полотенце. Хозяйка дома приближалась, стоявший в ванной комнате пар мелкими бисеринками осаживался на ее ярко накрашенных губах. Когда она подошла совсем близко, Кейт ощутила запах джина.

– Какие красивые маленькие грудки! – хрипло проговорила миссис Трелони. – Девичьи тела гораздо изящнее, чем у мальчиков, тебе не кажется? Большинство мужчин, конечно, этого не понимают. Они не умеют ценить изысканной нежности грудей, сосков.