Северный Удел - Андрей Кокоулин

— Алая с серо-стальным тоном, герб — дерево, — произнес я, — государи Тутарбины. Дальше знаешь?

— Алая с золотом, герб — волчья голова, Штольцы. Алая с синью, герб — полумесяц, Иващины. Алая с белым, герб — ящерица, Кольваро.

Я кивнул.

— Алая с медью, герб — монета, Поляковы-Имре. Изумрудно-алая, герб — меч, Ритольди. И черно-алая, герб…

Мальчишка замялся.

— Герб — косой крест, — подсказал я, — фамилия Гебриз.

— О, какие люди!

Йожеф Чичка выплыл из неприметного бокового проема, улыбаясь во весь свой щербатый рот. Блюдце со свечой в одной руке, травяной пучок — в другой.

Он был хром, но передвигался на удивление плавно, разве что чуть заваливая тело, когда ступал разбитой и криво сросшейся ногой. Подветренный борт, наветренный борт. Кар-рамба!

Мы обнялись.

С последней нашей встречи Йожеф изрядно погрузнел. Правда, сжал меня все с той же памятной силой.

— Юнга!

Я не остался в накладе.

— Господин корабельный лекарь!

Какое-то время мы пыхтели, упираясь друг в друга лбами. Чичка был раза в два меня старше, но туго приходилось как раз мне. И вряд ли только из-за руки.

Ах, как он крутил матросов на «Касатке»!

— Мариуш, — в охапке со мной повернулся к внуку Йожеф, — это Бастель Кольваро. Я тебе как-то рассказывал.

Мы наконец разлепились.

— Да мы с Мариушем уже познакомились, — сказал я, украдкой морщась. Вот ведь сдавил, осьминог морской.

— А я, видишь, — Йожеф достал спички, — кукую на берегу. Нога. Море теперь редко снится. Раньше-то да…

Он навинтил новую свечу на подсвечник.

Через мгновение прилавок осветился трепещущим желтым светом. В этом свете мне стало видно, что время хорошо поработало над бывшим корабельным лекарем — проредило волосы, прорезало складки на подбородке, выдавило из глаз лишнюю зелень, оставив мутноватый болотистый цвет.

И это за сколько… За пять последних лет?

Интересно, каким ему вижусь я? Возмужавшим, как дяде Мувену?

— Садись.

Йожеф подал мне маленький табурет.

На прилавке его стараниями появились кружки и темная бутыль без этикетки.

— Йожеф, я, собственно, ненадолго и по делу, — сказал я, прилаживаясь на табурете.

Чичка фыркнул.

— Еще бы! В другое я и не поверил бы! Мариуш! — Он обернулся к внуку. — Не стой столбом. Повесь-ка «Закрыто» на дверях. И это… с кухни притащи сыра, лука там…

— Если увидишь человека в чекмене, усатого такого, плотного, — сказал я перемахнувшему отгородку мальчишке, — скажи ему, что все в порядке, пусть ждет.

— Хорошо.

Мариуш скользнул мимо меня и легко взбежал вверх по лесенке.

Дрогнул колокольчик. Ветерок с улицы заставил плясать пламя свечей.

— Темновато у вас тут, — заметил я.

— Ну, на втором этаже окна есть, там светло, а в подвале — еще темнее. — Чичка сковырнул с бутылки пробку. — Ну-ка!

Он поднес к моему лицу горлышко.

Резкий запах ударил в нос, всколыхнул память.

— Кашаса!

Йожеф захохотал.

— Она самая! Что ни на есть бразильянская!

— Откуда?

Чичка наполнил кружки. Подмигнул.

— Связи, юнга. Ружников с «Пантелеймона» недели две назад приволок шесть штук. Впрочем, ты его вряд ли знаешь.

Мы сдвинули кружки бортами.

Кашаса отдавала деревом и почему-то конфетами. Я с трудом протолкнул ее в горло. Остро захотелось чем-нибудь перебить вкус.

Перед царь-штормом на «Касатке» господин корабельный лекарь накачал меня этой кашасой как лучшим средством от страха.

О, как бесстрашно я потом блевал!

— Вот, пожалуйста.

Появившийся как нельзя кстати Мариуш принес целую корзинку снеди. Головка сыра, задорно топоршащиеся стрелки лука, полукруг хлеба. А еще — завернутый в тряпицу шмат сала и огурцы.

Огурцом я и закусил.

Йожеф опустевшую кружку тут же наполнил снова.

— Так что ты хотел?

Я заглянул в кашасу как в бездну.

— Ты все еще работаешь с кровью?

Чичка побледнел.

— Бастель, если ты… — Он бросил обеспокоенный взгляд на внука, снова уткнувшегося в книгу за отгородкой и взял тоном ниже: — Поверь мне, та история — моя большая ошибка…

— Это никак не связано с той историей, — тихо сказал я. — То дело закрыто. Было и было. Я не напоминать тебе пришел.

— Вот как.

Йожеф почесал бровь.

Затем, сцепив пальцы, сощурился на свечу. Лицо его на мгновение заострилось, жилы проступили на шее.

— Хорошо, — сказал он. — Я тебя понял. Спрашивай.

Я отщипнул сыра.

— В последнее время… в последние полгода не слышал ли ты про людей со странной кровью? Вообще про необычную кровь? Может быть, мельком…

— Ты о смешении?

— Скорее, о гомункулюсах. Нет, даже не знаю… Вкрапления крови фрагментарны, в основе же — пустота.

— Пустота? — Йожеф задумался. — Вряд ли гомункулюс, в нем как раз сильна кровь владельца. То есть, там кровь владельца и кровь прообраза, животного, рептилии… Со временем, конечно, слабеет…

Он хмыкнул.

— Что? — спросил я.

— Интересная задачка. Кровь высокая или низкая?

— Не знаю. Я столкнулся с низкой. Опять же, фрагментарно, остаточно низкой.

Йожеф посмотрел на меня.

— Столкнулся?

Я вытянул заживающую руку.

Чичка профессионально прошелся по ней пальцами, ощупал, осторожно обмял сквозь толстый суконный рукав мундира.

— Перелом.

— Уже почти сросся, — сказал я.

— Я вижу. Но мазь бы не помешала. Вообще же…

Он встал, проковылял — подветренный борт, наветренный борт — к одному из шкафов. Стекло открытой дверцы поймало свечной огонек.

Сначала из недр была извлечена одна склянка, осмотрена, изучена, недовольно сунута обратно, за ней на свет появилась вторая. Я услышал, как Йожеф, щурясь на плохо различимый ярлык, бубнит себе под нос: «Боярышник, горечавка для крови, бедренец от боли, золотой ус и сабельник для костей. Наверное так».

— Вообще же, — сказал он уже мне, возвращаясь с мазью под мышкой, — я даже боюсь спрашивать, с чего бы это так…

Склянка стукнула о прилавок.

— Я бы и не ответил, — улыбнулся я.

Йожеф удостоил меня долгим взглядом, потом вздохнул. Подвинул мне склянку. Она была до половины наполнена чем-то густым и темно-желтым.

— Мазать утром и днем. Под согревающую повязку. Лучше, конечно, крови еще добавить. А тайны твои мне неинтересны.

Я поднялся.

— И все же, Йожеф, если у тебя есть возможность разузнать…

Чичка хлебнул кашасы.

— Чтобы и мне что-нибудь сломали? — спросил он.

Отвечать на это я не стал. Подобрал склянку.