Шаги по земле - Любовь Овсянникова

Заслуженные фронтовики, бывалые воины, проверенные трудной судьбой мужчины были опорой, устроителями и охранителями наших сел, деревень и хуторков, на них все держалось. Люди доверяли им, шли за помощью и советом, за наставлением для расшалившегося мальца, за заступничеством перед обидчиками.

Отец собрал команду энтузиастов из своих друзей детства, заводчан, сотрудников, соседей, готовых безвозмездно потрудиться. Впрочем, не совсем безвозмездно — он обещал им, что за труды им воздастся — он изготовит лодку, зарыбит ставок, и они смогут плавать по нему и ловить рыбу. Ему поверили. Так возникла инициативно-исполнительная группа.

Великое дело — Родина, своя земля, свой дом! Необозримость в любом направлении, беги-разгоняйся и края не найдешь, и все здесь твое, всему ты хозяин. Все ждет твоей руки, рачительного заботливого глаза, твоей смекалки. Эти холмы и гряды, где стоят сторожевые башни запорожских казаков, где все изрыто взрывами бомб, порезано осыпающимися окопами; эти бескрайние поля, обрамленные защитными лесопосадками, и проселки, ведущие в далекие пристанища то ли героев, то ли леших, в рождающую душевный холодок неведомость, — не станут лучше и богаче без тебя. Это твой дом и дом твоих потомков — владей.

Кто-то из добровольцев работал водителем грузовика, у кого-то был знакомый экскаваторщик, другой сам махал лопатой — с миру по нитке, где за спасибо, а где за угощение, доставили на плотину нужное количество каменного отвала для основы, песка и грунта. Все по науке! Сверху плотину даже утрамбовали и настелили дерн, собственноручно собранный на ближних взгорьях. Упрямая низкорослая травка, неожиданно перемещенная с родных покатостей, вцепилась корнями в новое жилище.

Работу закончили поздним вечером одного из дней, а утром люди увидели несмелое поблескивание возрождаемого ставка, тоненькую пленку воды над илом, годами ждавшим ее и упрямо не высыхавшим. Папа запретил мне самой бегать туда, дескать, это опасно, позже он поведет меня туда и научит, как вести себя возле воды. Слово — этого было достаточно, оно гарантировало, что я не ослушаюсь. Тем более, я понимала — папа хотел подарить мне чудо! И это ему удалось: когда мы вдвоем пошли на возрожденный ставок, я увидела то, от чего перехватило дыхание. Так много воды! Гладкое беспенное море вздымалось невысокой волной и опадало на отмелях в тихом зовущем ритме. Даже противоположный берег был еле виден — с высоты моего роста. И вода, как живая, дышала, плескалась, бурлила, катила к берегам волны, ластилась к ногам, как котенок, и что-то шептала. Как свежа она была! И вдруг посреди этой волнующейся глади взбрыкнула верховодка. Где только взялась? Верховодки водятся в речке, которая наполнила этот котлован водой, — пояснил папа. Ах, красавица! Как комочек света мелькнула в умерившемся потоке заходящего солнца. Только серебрено булькнула вода, да беззвучно расплылись круги по ней. Чудеса на каждом шагу!

Отремонтированная папой плотина до сих пор жива, пользуются ею жители заречных слобод, добираясь в Славгород, сидят на ней рыбаки с удочками, ныряют с нее в ставок дети. Но знают ли они, кому обязаны этим? Знают ли, что сам пруд сделал Яков Алексеевич Бараненко, а восстановил после войны — его зять Борис Павлович Николенко, словно принял эстафету от тестя в виде заботы о его детище?

Мальков папа привозил в алюминиевом бидоне — называли такие бидоны молочными, в них молоко с ферм возили на молокозаводы — набирая их за поллитровку в рыбном хозяйстве на Днепре. Затем просто выливал в ставок содержимое этих бидонов, и мы смотрели, как шустрые комочки расплывались в разные стороны.

И только после этого папа обратился в заводской профсоюз с просьбой содействовать изготовлению лодки, объяснил обстоятельства дела. Ему не отказали, и лодка была сделана — но как и какая? Папа не был помором, не вырос на большой реке, не видел вблизи настоящих челнов. Он все делал по книгам, и свое изделие смастерил, как корабль на верфях, — из металла, сваркой, медленно. За это время разговоры о лодке прекратились — мальки успели превратиться в больших рыбин, рыбаки поняли вкус рыбной ловли и давно обседали берега с ранних зорь, ребятня приспособилась плавать на корягах и купалась в ставке с утра до ночи.

Все же однажды после работы лодку привезли на грузовике, кое-как опустили на берег и столкнули в воду. Вот она — закачалась на вечерней ряби! Тем временем помощники соорудили примитивный причал: вбили в прибрежную твердь огрызок швеллера с приваренной цепью и замком на свободном конце для крепления лодки и уехали.

А виновники торжества тут же ушли в пробный поход. Папа ступил в лодку первым, с волнением вставил весла в уключины, я — за ним, потом остальные исполнители. Поплыли! Все волновались, и гребцы тоже, поэтому движения их были осторожными, неумелыми. Лопасти весел изредка срабатывали вхолостую, проскальзывая над водой или слегка чиркая по ее поверхности, без необходимого для продвижения вперед погружения и захвата. И я, зачарованно сопереживая гребцам, словно пытаясь помочь, упиралась ногами в дно и при каждом взмахе весел напрягала плечи и руки, как и они. Папа, заметив это, рассмеялся и посоветовал смотреть не на них, а на волны или берега.

Но куда там! Едва стальная громадина отошла от стоянки и доверилась воде, как у меня под ногами зашаталась опора, и я в испуге схватилась руками за борт. Это качание, которое многим так нравилось, мне было совсем не по душе. И пусть папа сколько угодно отвлекал меня, наконец ловко заработав веслами, пусть лодка уже уверенно летела вперед, меня ничто не убеждало в безопасности водной стихии, и напряжение не исчезало. Это было странно: так полюбить водоем издалека, со стороны, и так бояться его вблизи — огонь и лед!

На следующий день папа вернулся домой с рыболовной снастью — это было нечто подобное большому сачку. Рыбу он ловил простым способом — наклонялся за борт лодки, погружал снасть в воду, загребал ею, отцеживал. Домой мы пришли с уловом — миской рыбной мелюзги, где были бубыри, верховодки, пескари — разная плотва. Мама ее приварила, измельчила, добавила муку и яйцо и запекла на масле. Так я впервые попробовала рыбу — теперешнее свое любимое лакомство.

А потом началось новое завораживающее творение — как-то на ставок привезли машину гранитных булыг, наверное, с карьера. Самосвалом! Невиданной машиной. И мы, кто там был, гурьбой подбежали и смотрели, как медленно поднимается вверх металлическая коробка с камнями, как они сдвигаются с места и начинают медленно съезжать вниз. Но вот дрогнула основная масса, и камни с грохотом вывалились из кузова, поднимая над собой пыльный туман, как молчаливое «Ох!», как вздох облегчения при избавлении от напасти. Наверное, камням, веками спящим в неподвижности, напастью был тот трясущийся самосвал, и желанным стало избавление от него.