Политическая наука № 1 / 2010 г. Формирование государства в условиях этнокультурной разнородности - Елена Мелешкина

В полиэтничных обществах дестабилизация авторитарных систем правления и усиление демократического движения, как правило, сопровождаются резкой актуализацией требований этнической эмансипации и активизацией соответствующих политических групп – этнических партий, движений, инициатив [Cordell, 1999, p. 3–11]. Это вполне естественно: этничность является одной из важнейших и устойчивых характеристик всех без исключения людей, а этническое самосознание и вытекающие из него ценности, ожидания, установки и чувства – одной из важнейших составляющих индивидуального и группового восприятия политических и социальных реалий, политического самоопределения, политических целей и эмоций. Причем эта составляющая тем более значима, чем менее полно социально-политические реалии соответствуют этнически окрашенным ожиданиям и требованиям (равноправие, свободное развитие, самоопределение и др.). Происходит этническая мобилизация. По общему правилу развития реформаторских и революционных массовых настроений острота чувств неудовлетворенности и, соответственно, радикализм требований зачастую перехлестывают за рамки объективной остроты имеющихся проблем, да и за пределы объективных интересов носителей этих требований. То, что в течение десятилетий казалось не оптимальным, но вполне сносным, становится вдруг нетерпимым и ненавистным. Мобилизация этнических чувств дополняется и подкрепляется вполне рациональными расчетами этноэлит на повышение своего статуса как в ходе этнической мобилизации, так и в результате более или менее полного удовлетворения выдвигаемых требований.

Жестокие и продолжительные этнические войны на территории бывшего СССР и бывшей Югославии показывают, что этническая мобилизация в ходе процесса демократизации может иметь весьма деструктивные последствия. Однако мировая практика знает и противоположные примеры. В ходе демократизации Испании в 70-е годы этническая мобилизация в Валенсии и Каталонии, по мнению наблюдателей, не разрушила общенационального компромисса, а выдвигаемые требования удовлетворялись в его рамках. В качестве другого позитивного примера приводится мирное государственное размежевание в Чехословакии, осуществленное в порядке, устраивающем обе стороны.

Исследуя вопрос о том, какие факторы повышают вероятность приобретения этнической мобилизацией крайних, разрушительных форм, Карл Корделль указывает на такие обстоятельства, как наличие у мобилизующихся этносов «свежего» опыта этнического угнетения, насильственной ассимиляции и геноцида; неблагоприятных социально-экономических процессов, сопровождающих демократизацию; попытки победивших реформаторов начинать государственное строительство с «чистого листа»; сочувственная реакция международного сообщества на попытки сецессии стремящихся к эмансипации меньшинств; отсутствие в политической культуре общества опыта и навыков компромисса [Cordell, 1999, p. 3–11]. Нетрудно заметить, что в Советском Союзе в целом и в России в частности накануне и в течение всего периода преобразований 1990-х годов присутствовал весь букет указанных неблагоприятных факторов.

В качестве еще одного и, может быть, важнейшего негативного фактора следует упомянуть заложенную большевиками традицию принимать решения в сфере межэтнических отношений, руководствуясь не долгосрочными стратегическими интересами укрепления государственности, а тактическими задачами вкупе с теми или иными идеологическими догмами.

Российская империя была унитарным государством, которое, однако, допускало наличие местного законодательства и особых форм самоуправления в некоторых своих составных частях – в Финляндии, Польше, Туркестане и др. В начале XX в. в общем контексте нарастающих либеральных устремлений общества возникла и получила широкое распространение теоретическая и политическая дискуссия о территориально-государственном устройстве России после ликвидации самодержавия. При этом полиэтничность России рассматривалась как один из важнейших факторов предлагаемых решений. Подробный обзор этих дискуссий дается в монографии О.Е. Кутафина «Российская автономия» [Кутафин, 2008, c. 6–41]. При этом большинство авторов скептически относились к идее федерализации России и отдавали предпочтение программе автономизации национально-территориальных образований.

В этих дискуссиях участвовали и те, кому было суждено в недалеком будущем определять судьбу страны. В работах В.И. Ленина дооктябрьского периода был заложен методологический принцип большевистского подхода к национально-территориаль-ному устройству как к вопросу, подчиненному стратегической задаче партии – захвату и удержанию власти на максимально возможном государственном пространстве. «Марксисты, разумеется, относятся враждебно к федерации и децентрализации – по той простой причине, что капитализм требует для своего развития возможно более крупных и возможно более централизованных государств. При прочих равных условиях сознательный пролетариат всегда будет бороться против средневекового партикуляризма, всегда будет приветствовать возможно тесное экономическое сплочение крупных территорий, на которых могла бы широко развернуться борьба пролетариата с буржуазией», – писал В.И. Ленин в 1913 г. [Ленин, т. 24, c. 143]. Все остальные вопросы – сохранение государственной целостности или сецессия, автономия или федерация и т.д. – решались в соответствии с этой стратегической задачей при одновременном декларировании приверженности идее свободного самоопределения и автономии национальностей. Этот методологический принцип последовательно проводился в жизнь в течение всего периода большевистской диктатуры. Им диктовались важнейшие решения в процессе государственного строительства и его конституционно-правового оформления в условиях этнической мобилизации, сопровождавшей революцию 1917 г., Гражданскую войну и период консолидации Советской власти. Так, при отсутствии реальной возможности противодействия сецессии Финляндии, Польши и прибалтийских государств провозглашался примат принципа самоопределения и происходило «добровольное» признание независимости этих стран. Но когда становилась (или казалась) возможной инкорпорация указанных территорий, находились идеологические предлоги для полномасштабного применения (или угрозы применения) военной силы. В целях повышения привлекательности социалистической модели в глазах мирового национально-освободительного движения провозглашалось и получало конституционно-правовое закрепление конфедеративное устройство СССР с правом выхода республик – и одновременно осуществлялся жесточайший экономический и политический централизм, обеспечиваемый жестко централизованной структурой правящей партии и карательных органов. При этом реальная политика проводилась независимо от конституционных и законодательных уложений, которые, таким образом, приобретали имитационный характер.

Возникновение и развитие автономных республик в составе РФ неразрывно связано с реализацией этого принципа. Автономизация изначально должна была стать формой компромисса с этническим элитами [Кутафин, 2008, c. 133]. После неудачи автономизации в рамках Российской империи советское правительство начало этот эксперимент на части России, оставшейся после развала империи. В 1918 г. были созданы Трудовая коммуна немцев Поволжья, впоследствии преобразованная в автономную республику, в 1919 г. – Башкирская АССР, в 1920–1922 гг. – Киргизская (Казахская) АССР, Татарская, Дагестанская, Горская АР, Карельская трудовая коммуна, Чувашская, Калмыцкая, Марийская, Вотская (Удмуртская) автономные области, Якутская АССР, Карачаево-Черкесская, Кабардино-Балкарская, Монголо-Бурятская, Коми и другие автономии. Автономные республики в составе РСФСР получили все внешние атрибуты государственности – собственные конституции, законодательные, исполнительные и судебные органы. В силу жесточайшей централизации политической власти в общегосударственном масштабе все эти властные институты на деле выполняли чисто исполнительно-управленческие функции в рамках реализации решений, принимаемых центральными партийно-государственными органами. Появилась и в последующие десятилетия в целом сохранилась уникальная в мировой практике модель, в основе которой лежали этнизация новых местных элит и имитация автономной этнической государственности, в том числе и на территориях, где компактно проживающий нерусский этнос не составлял большинства.

Однако, как справедливо отмечал Д. Фурман [Фурман], продолжительная имитация оказывает существенное влияние на сознание людей и через него – на реальные политические процессы. Она появляется как тактическое решение и как средство (показной) демонстрации приверженности каким-то ценностям (в нашем случае – идеалу свободного самоопределения), но со временем усваивается не только теми, кого должна была обманывать, но и теми, кто, собственно, и затевал эту игру, или их преемниками. К тому же собственные органы власти, учреждения, учебные заведения за десятилетия своего существования сформировали в автономиях достаточно многочисленный корпус этнической (или, в других республиках – местной метисской) бюрократической, научной и художественной элиты, достаточно многочисленной, чтобы при благоприятных условиях (см. выше) стать закваской этнической мобилизации.