Приключения Гекльберри Финна - Марк Твен

Я и вложил. Думаю: сейчас же пущу и эти тридцать пять долларов в оборот, чтоб деньги зря не лежали. Один негр, зовут его Боб, поймал большую плоскодонку, а его хозяин про это не знал; я её купил и сказал, что дам ему в конце года тридцать пять долларов; только плоскодонку украли в ту же ночь, а на другой день одноногий негр объявил нам, что банк лопнул. Так никто из нас и не получил денег.

– А куда же ты девал десять центов, Джим?

– Сначала я хотел их истратить, а потом увидел сон, и во сне голос сказал мне, чтоб я их отдал одному негру, зовут его Валаам, а если попросту – Валаамов осёл. Он и вправду придурковатый, надо тебе сказать. Зато, говорят, он счастливый, а мне, вижу, всё что-то не везёт. Голос сказал: «Пускай Валаам пустит десять центов в рост, а прибыль отдаст тебе!» Ну, Валаам деньги взял, а потом в церкви услыхал от проповедника, будто кто даёт бедному, тот даёт богу, и ему за это воздаётся сторицей. Он взял и отдал деньги нищему, а сам стал ждать, что из этого выйдет.

– Ну, и что же вышло, Джим?

– Да ничего не вышло. Я никак не мог получить деньги обратно, и Валаам тоже не получил. Теперь уж я денег в долг никому не дам, разве только под залог. А проповедник ещё говорит, что непременно получишь во сто раз больше! Мне бы хоть свои десять центов получить обратно, я и то был бы рад, и то было бы ладно.

– Ну, Джим, это ещё не беда, раз ты всё равно когда-нибудь разбогатеешь.

– Да я ведь и теперь богатый, коли рассудить. Я ведь сам себе хозяин, а за меня дают восемьсот долларов. Кабы мне эти деньги, я бы и не просил больше.

Глава IX

Мне захотелось ещё раз пойти взглянуть на одно место, которое я приметил посредине острова, когда его осматривал; вот мы с Джимом и отправились и скоро туда добрались, потому что остров был всего в три мили длиной и в четверть мили шириной.

Это был довольно длинный и крутой холм, или горка, футов в сорок высотой. Мы еле-еле вскарабкались на вершину – такие там были крутые склоны и непролазные кустарники. Мы исходили и излазили всё кругом и в конце концов нашли хорошую, просторную пещеру почти на самом верху, на той стороне, что ближе к Иллинойсу. Пещера была большая, как две-три комнаты вместе, и Джим мог стоять в ней выпрямившись. Внутри было прохладно. Джим решил сейчас же перенести туда наши вещи, но я сказал, что незачем всё время лазить вверх и вниз.

Джим думал, что если мы спрячем челнок в укромном месте и перетаскаем все пожитки в пещеру, то сможем прятаться здесь, когда кто-нибудь переправится на остров, и без собак нас нипочём не найдут. А кроме того, птенцы недаром предсказывали дождь, так неужели я хочу, чтобы всё промокло?

Мы вернулись, взяли челнок, подплыли к самой пещере и перетаскали туда все наши вещи. Потом нашли такое место поблизости, где можно было спрятать челнок под густыми ивами. Мы сняли несколько рыб с крючков, опять закинули удочки и пошли готовить обед.

Вход в пещеру оказался достаточно широк, для того чтобы вкатить в неё бочонок; с одной стороны входа пол немножко приподнимался, и там было ровное место, очень удобное для очага. Мы развели там огонь и сварили обед.

Расстелив одеяла прямо на полу, мы уселись на них и пообедали. Все остальные вещи мы разместили в глубине пещеры так, чтоб они были под рукой. Скоро потемнело, и начала сверкать молния, загремел гром; значит, птицы-то оказались правы. Сейчас же полил и дождик, сильный как из ведра, а такого ветра я ещё никогда не видывал. Это была самая настоящая летняя гроза. Стало так темно, что всё кругом казалось чёрно-синим и очень красивым; а дождь хлестал так сильно и так часто, что деревья чуть подальше виднелись смутно и как будто сквозь паутину; а то вдруг налетит вихрь, пригнёт деревья и вывернет листья светлой стороной, наизнанку; а после того поднимется такой здоровый ветер, что деревья машут ветвями, как бешеные; а когда тьма сделалась всего черней и гуще, вдруг – фсс! – и стало светло, как днём; стало видно на сотню шагов дальше прежнего, стало видно, как гнутся на ветру верхушки деревьев; а через секунду опять сделалось темно, как в пропасти, и со страшной силой загрохотал гром, а потом раскатился по небу, всё, ниже, ниже, словно пустые бочки по лестнице, – знаете, когда лестница длинная, а бочки сильно подскакивают.

– Вот это здорово, Джим! – сказал я. – Я бы никуда отсюда не ушёл. Дай-ка мне ещё кусок рыбы да горячую кукурузную лепёшку.

– Ну вот видишь, а без Джима тебе пришлось бы плохо. Сидел бы ты в лесу без обеда да ещё промок бы до костей. Да, да, сынок! Куры уж знают, когда дождик пойдёт, и птицы в лесу тоже.

Дней десять или двенадцать подряд вода в реке всё поднималась и поднималась и наконец вышла из берегов. В низинах остров залило водой на три-четыре фута, и иллинойсский берег тоже. По эту сторону острова река стала шире на много миль, а миссурийская сторона как была, так и осталась в полмили шириной, потому что миссурийский берег – это сплошная стена утёсов.

Днём мы ездили по всему острову на челноке. В глубине леса было очень прохладно и тенисто, даже когда солнце жарило вовсю. Мы пробирались кое-как между деревьями, а местами дикий виноград заплёл всё так густо, что приходилось подаваться назад и искать другую дорогу. Ну, и на каждом поваленном дереве сидели кролики, змеи и прочая живность; а после того как вода постояла день-другой, они от голода сделались такие смирные, что подъезжай и прямо хоть руками их бери, кому хочется; только, конечно, не змеи и не черепахи - эти соскакивали в воду. На горе, где была наша пещера, они кишмя кишели. Если бы мы захотели, то могли бы завести себе сколько угодно ручных зверей.

Как-то вечером мы поймали небольшое звено от плота – хорошие сосновые доски. Звено было в двенадцать футов шириной и в пятнадцать – шестнадцать футов длиной, а над водой выдавался дюймов на шесть, на семь прочный ровный настил. Иной раз мы видели днём, как мимо проплывали брёвна, только не ловили их: при дневном свете мы носу не показывали из пещеры.

В другой раз, перед самым рассветом, мы причалили к верхнему концу острова – и вдруг видим: с западной стороны плывёт к нам целый дом. Дом был двухэтажный и здорово накренился. Мы подъехали и взобрались на него – влезли в окно верхнего этажа. Но было ещё совсем темно, ничего не видно; тогда мы вылезли, привязали челнок и сели дожидаться, когда рассветёт.

Не успели мы добраться до нижнего конца острова, как начало светать. Мы заглянули в окно. Мы разглядели кровать, стол, два старых стула, и ещё на полу валялось много разных вещей, а на стене висела одежда. В дальнем углу лежало что-то вроде человека. Джим окликнул:

– Эй, ты!

Но тот не пошевельнулся. Тогда и я тоже окликнул его. А потом Джим сказал:

– Он не спит – он мёртвый. Ты не ходи, я сам пойду погляжу.

Он влез в окно, подошёл к лежащему человеку, нагнулся, поглядел и говорит:

– Это мертвец. Да ещё к тому же и голый. Его застрелили сзади. Должно быть, дня два или три, как он умер. Поди сюда, Гек, только не смотри ему в лицо – уж очень страшно.

Я совсем не стал на него смотреть. Джим прикрыл его каким-то старым тряпьём, только это было ни к чему: я и глядеть-то на него не хотел. На полу валялись старые, замасленные карты, пустые бутылки из под виски и ещё две маски из чёрною сукна, а все стены были сплошь исписаны самыми скверными словами и разрисованы углём. На стене висели два заношенных ситцевых платья, соломенная шляпка, какие-то юбки и рубашки и мужская одежда. Мы много кое-чего снесли в челнок – могло пригодиться. На полу валялась старая соломенная шляпа, какие носят мальчишки; я её тоже захватил. А ещё там лежала бутылка из-под молока, заткнутая тряпкой, чтоб ребёнку сосать. Мы бы взяли бутылку, да только она была разбита. Были ещё обшарпанный старый сундук и чемодан со сломанными застёжками, и тот и другой стояли раскрытые, но ничего стоящего в них не осталось. По тому, как были разбросаны вещи, видно было, что хозяева убежали второпях и не могли унести с собой все пожитки.

Нам достались: старый жестяной фонарь, большой нож без ручки, новенький карманный ножик фирмы Барлоу (такой ножик ни в одной лавке не купишь дешевле, чем за полдоллара), много сальных свечей, жестяной подсвечник, фляжка, жестяная кружка, рваное ватное одеяло, дамская сумочка с иголками, булавками, нитками, куском воска, пуговицами и прочей чепухой, топорик и гвозди, удочка потолще моего мизинца, с большущими крючками, свёрнутая в трубку оленья шкура, собачий ошейник, подкова, пузырьки из-под лекарств, без ярлыков; а когда мы собрались уже уходить, я нашёл довольно приличную скребницу, а Джим – старый смычок от скрипки и деревянную ногу. Ремни вот только оторвались, а так совсем хорошая нога, разве только что мне она была длинна, а Джиму коротка. А другую ногу мы так и не нашли, сколько не искали.

Так что, вообще говоря, улов был неплохой. Когда мы собрались отчаливать от дома, совсем уже рассвело. Мы были на четверть мили ниже острова; я велел Джиму лечь на дно челнока и прикрыл его ватным одеялом, – а то, если б он сидел, издали было бы видно, что это негр. Я стал править к иллинойсскому берегу с таким расчётом, чтобы нас отнесло на полмили вниз по течению, потом держался под самым берегом, в полосе стоячей воды. Мы вернулись на остров без всяких приключений, никого не повстречав.