Дочь Востока. Автобиография. - Беназир Бхутто

Западным средствам массовой информации объявили, что мы «под домашним арестом». Но эта информация неточна. Обычно состоящего под домашним арестом в Пакистане посещают родственники и знакомые, журналисты, он пользуется местным и междугородным телефоном, изредка может даже ненадолго покинуть дом. Аль-Муртаза же превратилась для нас в настоящую тюрьму, в которой действовали тюремные правила. Телефон отключили. Выход за территорию участка запретили. И никому не разрешали нас навещать, лишь изредка Санам.

Дом снаружи участка и на его территории окружен боевиками пограничных сил из военизированных группировок племени патанов, из северо-западной пограничной провинции. Во времена отца посты были установлены, чтобы оградить территорию от проникновения извне, а сейчас целью охраны стала изоляция его вдовы и дочери. Зия хотел, чтобы страна и мир забыли даже это имя — Бхутто.

Газеты страны едва упоминали это имя. С 16 октября, когда Зия отменил вторые выборы и арестовал нас с матерью, он добавил к длинному списку запрещений и ограничений и строгую цензуру. Согласно приказу № 49, редактор, допустивший опубликование материалов, признанных опасными для «суверенитета, целостности и безопасности Пакистана, для морали и общественного порядка», приговаривался к десяти ударам палкой и двадцати пяти годам тюремного заключения строгого режима.

Газету нашей партии «Мусават» с тиражом свыше 100 тысяч экземпляров в одном лишь Лахоре, закрыли, ее печатные станки захватили. Остальным газетам пригрозили в случае неповиновения закрытием или прекращением доступа к подконтрольным правительству типографиям и рекламодателям. Не допускалось также упоминание наших имен в неругательном контексте. Если военный цензор считал материал хоть в какой-то степени «подозрительным», он мог изъять его, и газета выходила с белым пятном. Иногда газеты пестрели пустыми колонками. Журналисты употребляли этот прием, чтобы дать понять читающей публике, что интересный материал изъят военной цензурой.

Сила ПНП заставила Зию ужесточить репрессии. С момента введения военного положения в 1977 году любой, участвующий в политической деятельности, подлежал публичной порке и тюремному заключению. Но лишь 16 октября 1979 года все политические партии были объявлены незаконными. Явная попытка сломить поддержку населения политике моего отца. «Все политические партии в Пакистане со всеми их организациями, группами и фракциями... прекращают свое существование», — говорилось в приказе военного положения № 48 генерала Зии уль-Хака. Любой член политической партии, любой, кто назовет себя таковым даже в частном разговоре, подлежал четырнадцати годам строгого режима с конфискацией имущества и двадцати пяти ударам палкой. С этого момента запрещалось любое упоминание о ПНП в средствах массовой информации, если оно не сопровождалось определением «более не существующая». Мы с матерью стали «более не существующими» лидерами «более не существующей партии в стране исчезнувшей демократии».

Пожелтевшее фото деда на конференции Индийского круглого стола в Лондоне, 1931 год. Фотоснимки ежедневных праздников по случаю дня рождения отца. Много документов истории нашей семьи хранится в Аль-Муртазе, здесь ее корни. Здесь родились отец и три его сестры. Роды принимала акушерка из близлежащей деревни. Дед выстроил специальные помещения для родов на женской половине. Хотя древние постройки не сохранились, дух дома живет уже века.

Вход в дом окаймляют белые и голубые плитки с изображениями мужчин и женщин Моенджодаро, высокоразвитой цивилизации, процветавшей в долине Инда за 2500 лет до нашей эры. Ребенком я думала, что город называется «Мундж Джо Деро», что на синдхи означает «мое место». Нас с сестрой и братьями переполняла гордость сознания того, что растем мы в таком замечательном месте, в тени великого Моенджодаро, на берегу великой реки Инд, испокон веков несущей земле жизнь. Ни в каком ином месте не чувствовали мы такой связи времен, ибо цепь предков наших прослеживалась до самого вторжения мусульман в Индию в 712 году. Уже в раннем детстве мы узнали, что род наш восходит либо к Раджпутам, касте воинов-хинди, принявших ислам во время нашествия мусульман, либо к арабам-завоевателям, вошедшим в Индию через нашу провинцию Синдх, дав ей имя «Врата ислама». Сотни тысяч людей в Индии и Пакистане, от крестьян до крупных землевладельцев, принадлежат к клану Бхутто, одному из крупнейших в Синдхе. Наша ветвь восходит прямо к знаменитому вождю Бхутто, Сардару Додо Хану. Несколько деревень в Верхнем Синде — Мирпур-Бхутто, где живет семья дяди Мумтаза, Гархи-Худа-Бахш-Бхутто, где находится наше семейное кладбище — носят имена наших предков, крупных землевладельцев, определявших местную политику в течение столетий. Моя собственная семья в дни Эйда продолжала посещать дом в Наудеро возле Гархи-Худа-Бахш-Бхутто, где отец и его братья угощали гостей традиционным рисом, сваренным с сахарным тростником, и водой, ароматизированной лепестками цветов. Но со времен деда центр семейной жизни переместился в Ларкану. Семейной резиденцией стала Аль-Муртаза.

До первой земельной реформы 1958 года Бхутто принадлежали к крупнейшим работодателям в провинции. Угодья наши, как и некоторых других землевладельцев, измерялись не акрами, а квадратными милями. В детстве нам нравилась история о Чарльзе Нэпире, британском завоевателе Синдха, объезжавшем провинцию в 1843 году. «Чьи это земли?» — спрашивал он возницу, и тот отвечал ему снова и снова: «Земли Бхутто». «Разбуди меня, когда они закончатся», — приказал Нэпир и заснул. Через некоторое время он проснулся сам и снова спросил: «Чьи земли?» И очень удивился, когда возница заверил его, что они так и не покинули еще владений Бхутто. Нэпир прославился своим кратким докладом британскому военному командованию после завоевания провинции. Сообщение состояло из одного латинского слова: «Peccavi — согрешил». Мы, дети, полагали, что это искреннее признание вины, а не простая игра словами.

Отец любил вспоминать семейные легенды и анекдоты. «Ваш прадедушка Мир Гулям Муртаза Бхутто был лихим красавцем в двадцать один год, — заводил он один из любимых своих рассказов. — Все женщины в Синдхе в него влюблялись. Влюбилась и одна молодая англичанка. А в те дни на браки между иностранцами был наложен харам — запрет. Но никакой харам не мог угасить ее чувства. Некий офицер британской армии, полковник Мэйхью, прослышал о запретной связи и вызвал к себе вашего прадедушку. Для него не имело значения, что он находится в Ларкане, в доме Бхутто. Его не интересовало, что земли Бхутто взором не охватить. Британцев не интересовало наше наследие. Они видели лишь нашу темную кожу и презирали нас.