Криминальный попаданец - Владимир Исаевич Круковер

играх, которых в палате было две — домино и шашки с шахматами. В одной коробке. Оказалось, что в домино не шарю, в шашках тоже, просто переставляю, а вот в шахматы разнес двух соседей. Скорей они были слабыми игроками, чем я сильным, но чем бог не шутит, когда черт спит.

Или наоборот?

Не помню.

А перед сном вновь настойчиво забормотали в моей голове стихи, загадывая новые загадки и не давая на них ответа:

Хотел сказать: «пропили», просто так,

(Сколько запросто «пропить» мою Россию!)

Но я, возможно, охламон, чудак,

Которого в ней чудом не добили.

Я вырвался, пройдя три зоны, нож

Нагретый так проходит слои масла,

Но все, что сочиняю, — просто ложь,

Посколько Вера в Родину угасла.

Во снах моих Даманский и Афган

(Чечню уж не застал, но тоже знаю;

Возможно потому я — растаман

И регги, как основу, обожаю.

«Кайя знает дорогу до рая —

Держись вслед за ней, мой брат Исайя, —

Она утверждает,

Что эта задача простая».

«Зачем суетиться в слезах и тоске? —

Мы — голые дети в горячем песке…»

По вечерам я очень трудно сплю,

Поскольку болят раны и суставы,

Не столько сплю, как в забытье дремлю,

Забыв про Армию и про её Уставы[9].

Глава 6

Не верьте, Магдалина, во Христа,

Ему четыре шага до креста…

Владимир Круковер

Я проснулся совершенно очумелым, так как сон забросил меня в нечто ирреальное. Жара, жара, жара! И раздеться нельзя, потому что солнце сожжет беззащитную кожу.

Вода не успевает всосаться, выступая прямо из пищевода через кожу и мгновенно испаряясь.

Горстка иудеев презрела жару ради зрелища. Они сопровождают приговоренных к месту казни.

Ненормальные!

Куда приятней возлежать на козьих шкурах в прохладе глинобитного жилища, и пить прохладное кислое молоко.

Глупые римляне из-за этой казни мучаются на жаре в полной боевой готовности. Пилата, естественно, среди них нету — от во дворце, где фонтаны и мрамор надежно прячут от гневного солнца. Ала наемников на мелких лошадях проскакала на гору и оцепила лобное место. Отборные легионеры прошли туда же, вздымая сандалиями пыль. Как только не плавятся их мозги под медными шлемами?

Два бандита и проповедник волокут кресты на себе. Полное самообслуживание! Интересно, я бы в такой ситуации стал унижаться? Наверное стал, чтобы избежать побоев. Хотя, неизвестно что хуже — побои или такая «голгофа» с крестом на плечах.

Кстати, мы — интеллигенты распятие почему-то представляем по Булгакову. А на деле все иначе. И не кресты они волокут, а лишь перекладины поперечные. Основание креста, столб вкопаны постоянно.

Скоро их распнут, а спустя несколько столетий новое религиозное безумие охватит население. Уж кому — кому, а евреям надо бы уяснить, что запреты всегда вызывают анормальную реакцию. И хреновые последствия.

Если бы они не вынудили прокуратора казнить этого Назаретского безумца, то его идеи ушли бы в раскаленный песок Иудеи. И спустя столетия не служили очередными вожжами в руках попов-аферистов для управления толпой.

Если вдуматься, то в них нет ничего нового. Девять заповедей — это нормальный кодекс порядочного человека. Но человек пока еще — зверь. Зверь, в котором порой проглядывают человеческие черты. И мистическая сказка про смерть и возрождение, про бога и его сына гораздо понятней полузверю и получеловеку. И такому существу важней атрибутика этой сказки, чем конспективно-четкое изложение самой идеи.

— Эй, не толкайся!

Это мне, что ли? Да, мне. Задумался.

— Слиха.

Понял и удивился. Хоть язык почти не изменился, разве что произношение. А удивился, потому что подобная вежливость тут пока не в чести.

А кто это, кстати? Знакомая рожа… А, а, а… Это же сам Иуда. Собственной персоной. Сопровождает своего учителя. Ну-ка, ну-ка…

— Эй, Иуда!

— Чего надо? (Ма царих).

— Ты действительно продал своего наставника за тридцать серебренников?

— Что за чушь! Не за тридцать, а всего за четырнадцать драхм. Гроши. Хотя, за такого захудалого проповедника вполне достаточно. Ты представляешь, какие глупые вещи он излагал. Будто люди должны всегда любить друг друга и, даже, врага своего возлюбить.

— Действительно, чушь…

— А я что… Работа у меня такая, я же штатным осведомителем синода являюсь. И он, кстати, об этом знал. Вот дурак-то!

Действительно дурак…

Что ж, легенды редко соответствуют реальности. А Иуда ничего, симпатичный юноша. И одет хорошо: чисто и со вкусом. Надо думать, что должность осведомителей в эти века не считалась чем-то неприличным. Вон как держится с достоинством.

А зевак-то все меньше. Ясно дело, главное зрелище уже кончилось. Вот, когда они считали, будто от их голосов зависит, кого казнить — кого миловать, тогда толпа ликовала. А прибивание к кресту для них достаточно привычно.

Фу, ну и жара! К жаре привыкнуть невозможно. Как, впрочем, и к холоду. Это, кажется, Амундсен сказал? Про холод. Или Нансен? Не помню, а от холода загнусь..

Второе одеяло (верблюжье) у меня отобрали, так что выздоравливал на общих основаниях, под стандартным больничным. И к утру холод пробивал его насквозь! А сон — это вчерашний баптист навеял, долго бормотал про заповеди, про Иисуса, который за нас, грешных, на кресте мучился.

А я, признаться, ждал воинских воспоминаний — они помогли бы с датами. Одну дату уже вспомнил и она меня поразила. Она была после восьмого марта, потому что я недавно отправлял маме телеграмму с поздравлением, в 1069 году. Году, до которого еще девять лет. Ну, чуть меньше. И себя я видел в этом месте не в форме солдата, а в костюме и теплом плаще, четко зная, что отслужил, дембельнулся и теперь работаю в Хабаровске, репортером воинской газеты «Суворовский натиск».

.

Отчетливо склеилось в памяти, что отслужив я остался в Хабаровске. Вроде писал за время службы в эту газету, был военкором. И когда дембельнулся, отслужив три с лишним года, в военкоме предложили поработать в газете. Съездил домой, естественно, к маме, поступил на заочное отделение факультета журналистики Иркутского университета (дембелей в эти годы почти без экзаменов принимали, хоть и с одними