Девушка в белом - Отиа Иоселиани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Русико таких собак не видела. Она знала только нашего веселого толстого щенка и спросила у брата:
— Догонят волки оленя?
Паата растерянно оглянулся. Что сказать сестренке? Олень устал. Вряд ли он сможет убежать от разъяренных собак, которых Русико назвала волками.
— Догонят? — не отставала Русико. Паата медлил с ответом, наверное, искал в уме спасение для оленя.
Русико еще раз поглядела на широко раскрытые глаза оленя и воскликнула:
— Догонят!
Паата сокрушенно подтвердил:
— Догонят. Видишь ведь...
Мы не обратили внимание на то, как огорчились дети. Им казалось, что глаза оленя становятся все более и более жалобными. Патико и Русико ложились спать, смотрели на коврик и вздыхали. Изо дня в день большие серые собаки становились все злее и злее. Белые клыки были такими острыми, красный язык, который свешивался из пасти, все удлинялся...
Как-то вечером дети долго не засыпали и о чем-то тихонько шептались.
Наконец они уснули.
Мы тоже легли. Вдруг раздался плач и крик:
— Папочка, папочка, помоги!
Я вскочил, всмотрелся в сумрак комнаты, — никого не было. Зажег свет — никого. Русико сидела на постели и плакала.
— Съели... Съели...
Мать взяла ее на руки.
Русико вскрикивала, не открывая глаз:
— Мамочка, помоги!.. Папочка, помоги!..
Мы ничего не могли понять.
Проснулся Патико. Прислушался, показал пальцем на коврик.
— Не съели!.. Посмотри, не догнали его!
Мы наконец уразумели, в чем дело, и поднесли Русико к коврику.
Она перестала всхлипывать. Когда ее уложили спать, она печально сказала:
— Догонят...
Мы не придали значения ее испугу. Но однажды ночью опять послышался плач девочки.
— Догнали... Помогите! Съели...
Зажгли свет, показали, что олень цел и невредим. Она успокоилась, а засыпая, пробормотала:
— Догонят...
Через несколько дней пришлось снять коврик со стены. Мы принялись убеждать Русико, что волки убиты, а маленький светлоглазый олень убежал в лес. Там растут высокие-превысокие деревья, густая зеленая трава, там живут мама и папа оленя.
— Значит, волки его не догнали? — в который раз спрашивала Русико.
— Не догнали. Он убежал.
— Правда убежал?
Ей очень хотелось поверить нам. И мы подробно рассказали, по какому лугу олень бежал к лесу, как он скрылся среди деревьев. Мы еще прибавили: олень просил передать, что он как-нибудь придет повидаться с Русико.
— Значит, он спасся? Убежал?
Мы как можно убедительнее отвечали: да, спасся, мы сами видели, как он бежал по зеленому лугу, как скрылся среди деревьев... Русико почему-то не могла полностью поверить в спасение оленя.
Пришлось написать дяде, который служит в армии, далеко от нас.
Вскоре от него пришло письмо. В нем дядя слал множество поцелуев детям, а нам сообщал, что послал новый стенной коврик.
Пришла посылка. Мы подождали, чтобы дети уснули, достали коврик и повесили его у кроваток Патико и Русико.
На коврике был выткан тот же дремучий лес с высокими превысокими деревьями. Рядом с лесом сверкало прозрачное синее озеро. За озером виднелись горы и над ними небо — похожее на озеро. А внизу, возле самых кроваток, на лужайке паслись два свободных, гордых оленя. Третий олень, с острыми рожками и светлыми глазами, тянулся мордой к холодной прозрачной воде озера.
Утром мы проснулись от ликующих восклицаний:
— Не догнали! Не догнали! Папочка! Мамочка! Паата! Олень спасся!..
Паата проснулся, сел на кровати и уставился на коврик, Русико водила пальцем по коврику:
— Смотри! Вот этот олень спасся. Это его папа, а это — мама.
Паата долго молчал. Потом сказал:
— Спасся. Видишь ведь...
Басара
Перевод А. ЭбаноидзеПогода вдруг переменилась. Мы наскоро соорудили шалаш и расположились у огня.
Подул ветер. Вместе с ветром в шалаш залетели холодные капли дождя.
Гончие заскулили и подползли поближе к огню. Завязался разговор о сегодняшней охоте. Говоря по правде, кроме одной драной лисы да глупого зайчонка, у нас у четверых ничего не было. Но никто не жаловался на судьбу, — у всех было чем похвастаться. Больше всего мы хвалили своих собак. Почему-то каждый считал, что на след зайчонка напала именно его собака. Особенно хорохорился я, даже порядком приврал, пытаясь доказать, что именно моя Риона первой почуяла косого красавца.
Вдруг кто-то неспросясь ввалился в шалаш, чуть не сорвал головой крышу, прислонил в угол топор с длинной рукояткой, поздоровался, ногой раскидав собак, освободил себе место, подволок колоду, тяжело опустился на нее и протянул руки к огню.
— Что, проясниться-то и не думает? — пробасил он и головней разворошил золу. Мою собаку он двинул ногой по носу и спросил:
— А вы никак охотились?
Потом стянул с головы мокрую шапку.
— Это ваши гончие? — опять спросил он и отпихнул ногой подобравшихся было к нему собак.
«Да он издевается над нами, — подумал я. — Во-первых, он даже не спросил разрешения, когда входил, а теперь выгоняет нас из шалаша. Ну, если не нас, то во всяком случае наших собак...»
— Э-э, старина, поосторожней, — как бы шутя сказал я, — не думай, что это простая собака... Она медалистка...
— Это какая же?
— Вот эта.
— Эта безносая? — переспросил он и ткнул указательным пальцем прямо в морду моей Рионе.
Товарищи засмеялись. Я не сдержался и грубо заметил:
— Твоя-то, конечно, лучше... Как бы не так...
— Хе-хе! — усмехнулся старик. — Как раз твоего недоношенного щенка напомнила. — И еще раз щелкнул по носу Риону.
— Да что ты пристал к моей собаке! — повысил я голос и за ошейник притянул Риону к себе.
— Хе-хе! — опять засмеялся старик. — Спрячь ее за пазуху, за пазуху, говорю, спрячь.
— Не ожидал я этого от вас, — вмешался вдруг Лука, самый тихий среди нас, — собака собаке рознь, иную и за пазухой беречь не жалко.
— Ты что же, — повернулся старик к Луке, — думаешь, что я совсем темный, ничего на свете не видел?
— Выходит, что так! — зло сказал я и погладил своего пса.
— Ну, куда она после этого годится? — Он указал Луке на Риону. — Даже ребенок от ласки портится.
— Ты думаешь? — спросил я и поудобнее устроил Риону у себя между колен.
Шалаш покачнулся от порыва ветра, пламя взметнулось, рассыпая искры. Риона вздрогнула и, жалобно взвыв, замотала головой, потом тихо заскулила.
«Что это с ней?» — удивился я,
Но тут из уха собаки вывалился тлеющий уголек, и все рассмеялись.
— Хе-хе-хе! Медалистка! — смеялся старик.
Снова налетел ветер, снова закинул к нам холодные брызги.
— Да... медалистка... — как бы про себя повторил старик и, расстегнув рубаху, подставил волосатую грудь огню.
— Вы, верно, охотник? — спросил его Лука.
— Да, был когда-то, — кивнул он.
— А сейчас, наверное, зрение хуже стало, да и ноги уже не те?
— С чего это ты про глаза и ноги?
— Нет, я просто так, — смутился Лука, — но... не в обиду вам будь сказано, вы и не мальчик уже.
— Мальчик... при чем тут мальчик... — старик резко обернулся, оглядел нашу добычу и сказал: — Таких львов и тигров я и сейчас нащелкаю.
Это я воспринял как личную обиду и хотел было возразить, но он продолжал:
— После того, как мою Басару убила проклятая...
— Вот оно что. У вас собаку убили?!
— То-то и оно, что убили, а хорошая была собака, ох, хорошая...
— Кто же ее убил, старик? — спросил сидящий рядом с Лукой охотник и отложил в сторону вычищенное ружье.
— Машина ее убила.
— Гм, — усмехнулся я, — глупая собака. Что же она, слепая у тебя была?
— Нет, моя Басара никогда медалями не награждалась, — поддел меня старик.
— Здесь, в горах, машины появляются редко, наверное, с непривычки, — участливо проговорил Лука.
— Хм, редко... Их теперь много, больше, чем волков, а это было давно... Теперь у моих внуков машины. Хороши, ничего не скажешь, но, пусть простит мне бог, как посмотрю на них, не по себе становится, — сразу Басару вспоминаю. Эх, какая была собака!..
Хоть я и был обижен на старика, но все же почувствовал, что он неспроста расхваливает свою собаку, и шепнул Луке:
— Попроси его, может, расскажет, что за собака была у него.
— Под колеса попала? — спросил Лука.
— Эх, если бы так, тогда и жалеть не приходилось бы. Колеса здесь ни при чем. Смелость ее погубила,
Я фыркнул.
— Наверное, эта собака, как гордый рыцарь, не смогла пережить поражения.
— Вы правы, — серьезно ответил старик. — Вы правы.
Теперь засмеялись все. Только старик не смеялся. Он качал головой и повторял:
— Это правда, вы совершенно правы.
— А какой породы была ваша Басара? — спросил я, пряча улыбку.