Мир вместо защиты - Николай Иванович Курдюмов

видим: если не возвращать органику, земля в любом случае выйдет из оборота. Ежегодные потери пашни известны. Учитывая геологический запас питания, который задействовала бы органика, эта земля могла бы работать около тысячи лет. За это время почвы Нечерноземья дали бы с гектара минимум 900 тонн зерна, а чернозёмы — до 1 400 тонн. На круг — 1 150 тонн. Умножаєм на площадь и цену зерна. Получаем: потеря одного га стоит около 100 000 баксов. Каждый год Россия «выводит из оборота» до 200 млрд долларов своего потенциального благосостояния. И тот факт, что прочий аграрный мир теряет ещё на порядок больше, как–то совершенно не успокаивает!

Но вернёмся к нашим баранам.

Есть ещё момент, требующий прояснения. Что лучше: по 70 центнеров с гектара небольшой фермы или по 30 центнеров с полей крупного хозяйства? Рассуждаем.

Энергии солнца в Центральной России вполне хватает, чтобы синтезировать на гектаре больше 100 ц сухой биомассы злаков, включая корни. А на Юге — до 150 ц у злаков или до 350 ц у кукурузы. Обычное интенсивное поле использует энергию солнца максимум на четверть, добирая три четверти из энергии топлива и людского труда. Если же возвращать полю солому и навоз, собирая урожай в 25 ц/га, то доля солнца в этом урожае — 70%. А солнце — единственный бесплатный источник энергии.

Иными словами, чем больше у нас плодородных угодий, тем больше энергии солнца можно запасать в урожае. Не использовать плодородие, чтобы сэкономить топливо — очевидная глупость: упущенный урожай уже никогда не вырастет. Но что может быть выгоднее, чем ловить даровую энергию Солнца на максимальных площадях? Ведь чем больше площадь, тем выгоднее использовать технику, постройки, коммуникации и труд — то есть удобнее концентрировать капитал. С чем как раз и не спорит ни один экономист со времён Тэера и Либиха.

Западная наука не прекращает попытки интенсифицировать полеводство, выжимая с меньшей площади как можно больше. Да, они собирают по 70 ц/га, но какой ценой? Доля солнца в таком урожае несуразно падает, а вклад внешней энергии взлетает вверх почти на порядок. Вот правда, братцы: интенсивное полеводство — рай для продавцов машин и химикатов, страна же буквально идёт по миру, ища дешёвый импорт.

Теперь глянем на наши дачи, подворья и все прочие мелкие поместья.

Сейчас мы переживаем парадоксальное время: главная часть сельского хозяйства для большинства россиян — их собственный участок. Мы давно не ждём от государства ничего, кроме несъедобной египетской картошки и жутких «ножек Буша». Мы привыкли кормиться с дач. Мы освоили высшие технологии малой грядки, стали экспертами в «умном огородничестве». И нам уже трудно поверить в реальность больших площадей.

Ещё недавно мы гордились статистикой: «частники выращивают 30% мяса и молока и 60% картофеля и овощей!». Но как–то игнорировали факт: корм для этого мяса и навоз для этой картошки рос на десятках миллионов га колхозных полей и бесплатных сенокосов, косился колхозными комбайнами и возился колхозным транспортом. Частник получал корма почти бесплатно, мясо продавал дорого, а прибыль тратил вовсе не на будущий урожай кормов!

«Позволив людям жить», государство хитро спихнуло «пожирание» плодородия на их плечи. Скот, птица и овощи частников растут за счёт умирания общей пашни. Перекройте частнику приток органики извне — что останется от его хозяйства?.. Авторы постановления не учли (или как раз учли!): нельзя произвести 30% мяса на 5 млн га частных хозяйств, не используя при этом 30% кормовых площадей — 120 млн га! И вот итог: сегодня частники производят 70% российского мяса и молока, но эти 70% в три раза меньше, чем те бывшие 30%. А содержать скотину всё труднее и дороже.

Есть тут и другая сторона. Один скотокомплекс на 10 000 голов в варианте подворий — это минимум 3 000 дворов и 3 000 сараев, вытянутых по меньшей мере на 40 км, а реально — на сотни, и возле каждого — десятитонная куча навоза за год.

«Если мы будем сидеть в мелких хозяйствах, хотя и вольными на вольной земле, нам всё равно грозит гибель», — с этой мыслью Тарханова согласны все современные крупные фермеры. Принимая на работу специалистов, дают им большую зарплату, но ставят жёсткое условие: никаких коров и свиней во дворе! Личное хозяйство они называют «каторгой и проклятьем русского человека». Заботясь о рентабельности хозяйства, нельзя мыслить иначе. Или хозяйство даёт людям всё — или они отодвинут его на задний план.

Господа анастасиевцы, поселенцы и прочие любители мелких общин! Прошу вас, не спешите «поднимать Россию с колен» на отдельных «родовых» гектарах. Говорите лично за себя. Бесспорно, на своём клочке земли хорошо, красиво и более безопасно. Конечно, пережив ужас 90‑х и попав в хаос 2000‑х, очень хочется бежать из городов, где–то укрыться, создать свой уголок и любить природу. Нормальная реакция нормальных людей, я и сам на своей земле живу. Но от хлеба, круп, масла, мяса и молочки не отказываюсь! Свой гектар — это фрукты, овощи, яйца и чуть зерна. А для каши с маслом, мяса и молока необходимы плодородные пашни и рентабельное земледелие!

Что же ещё мешает нам его организовать? Полтора часа на двадцать два бугая…

Они же всё поле заасфальтируют!

Из Райкина

Поскольку в природе миллионы лет урожаи родились без всякого нашего участия, значит, по определению, разумный урожай — это минимум труда человека + максимум труда почвы.

Итак, плодородие — главное средство производства и главный источник стоимости в сельском хозяйстве. Тогда позвольте вопрос: кому же оно принадлежит?

Почва, как и вообще территория, издавна была общенародной. Плодородие — часть глобального круговорота веществ. Оно не может быть ни колхозным, ни государственным, ни частным — это такой же нонсенс, как личный воздух для дыхания или колхозное солнце для фотосинтеза. Блага природы — данность для конкретной страны, и делить их — в конечном счёте бесполезно. Всё, что мы можем, это сообща стараться эффективнее их использовать.

Земля, в экономическом смысле, не является товаром — она не создана человеческим трудом. Она имеет цену только потому, что совершенно искусственно, в результате прямого присвоения, то бишь грабительства, считается чьей–то собственностью.

Сейчас цену земли определяют по её потенциальному плодородию и удобству использования. Но в любом случае купля–продажа земель — не выход, а тупик. Земельный рынок не остановил падения плодородия за рубежом, не остановит его и у нас: заплатив за землю, новый хозяин почти никогда не находит денег на её научное восстановление. Он делает ровно наоборот: пытается