Несущая свет. Том 2 - Донна Гиллеспи

— Я вовсе не нуждаюсь в их защите, — голос Аурианы выдавал ее обиду и смущение.

— Гордые слова благородного воина! Не забудь, Ауриана, что ты, в свою очередь, должна позаботиться об Ателинде. Не бросай ее!

— Не беспокойся.

— Ты должна до конца своих дней мстить отродью волчицы, живущему на юге, и не забывать, о чем гласит закон мести: «За кровь платят только кровью». Не нарушай этого священного закона!

— Я буду помнить об этом, — твердо пообещала Ауриана, однако что-то в ее голосе встревожило Бальдемара.

— Твою душу одолевают тайные сомнения. Но в подобных вещах ты никогда не должна сомневаться.

— Деций, — произнесла Ауриана и почувствовала зыбкую топь под ногами, как будто вступив в опасную зону. Бальдемар нахмурился при звуке этого имени, но не стал перебивать ее. — Деций преподносит мне все это совсем в другом свете. Он утверждает, что среди его народа, точно так же как среди нашего, есть злые люди, негодяи, а есть блаженные и мудрые, и точно так же, как у нас, — один человек не должен рассчитываться за те злодеяния, которые совершил другой.

«Зачем я бросаюсь на защиту римлян? — с удивлением подумала Ауриана. — Неужели такое странное воздействие произвели на меня чудеса, увиденные в доме римского работорговца? Неужели к уму и хитрости римлян я приравниваю их душу?»

Гневные слова готовы были уже сорваться с языка Бальдемара. Но он слишком уважал свою дочь, чтобы так с порога отметать любую ее мысль без всяких рассуждений.

— Раб неправ, — произнес наконец Бальдемар, — это его истина, а не наша. А ты обладаешь такой великой душой, которая часто старается вместить в себя множество чужих истин, но от этого страдает истина твоего собственного народа. Ты должна заткнуть уши и не слушать лукавые речи этого раба, потому что ты дала клятву, являющуюся непреодолимой преградой для чужих истин, преградой, сравнимой разве что с морем, которое не переплыть; ты заключила свой договор непосредственно с богами.

Ауриана медленно кивнула, соглашаясь с ним. Она испытывала в это мгновение странное чувство: ей казалось, что отец совершенно прав и неправ в одно и то же время. Но разве это возможно?

— Когда ты возьмешь в руки этот меч, ты больше не будешь одинока. Я всегда буду с тобой!

Великий праздник Истре продолжался. Угасающий серп Четвертой Луны, наконец, исчез с небосклона. Наступил великий День Жертвоприношения. Сегодня один из соплеменников, представитель знатного могущественного рода, должен был стать добровольной жертвой и искупить все кощунства и святотатства своего народа, совершенные за этот год, приняв их на себя. Толпы людей стекались к Болоту Волчьей Головы. Люди хранили такое благоговейное молчание, что были слышны крики гусей и мычание коров, доносившиеся с близлежащих полей. Когда солнце скрылось уже за верхушками высоких сосен на западной стороне, оставив на небе лишь багряные размытые отблески, из леса появилась Рамис, одинокая фигура, одетая во все черное, ее ужасный лик закрывала плотная вуаль. Она двинулась твердым размеренным шагом по тропе, вдоль которой стояли Священные Жрицы различных германских святилищ и рощ, державшие в руках зажженные факелы, пламя которых чуть колыхалось под порывами свежего весеннего ветерка. На руке у Рамис висела веревка — ожерелье Фрии, с помощью которого богиня забирала людей назад в свое лоно, где они обретали новую жизнь и воскресали.

Человек, согласившийся в этом году добровольно отдать свою жизнь, восседал на краю Воронова Пруда на дубовом троне, украшенный гирляндами из душистых ландышей. Его взор был неотрывно устремлен в небо, куда он должен был скоро отправиться; он не видел Рамис, которая подходила к нему со спины, совершенно бесшумно и целеустремленно, словно ястреб, падающий камнем на свою жертву.

Она моментально набросила ему петлю на шею, даруя быструю милосердную смерть.

Ауриана представляла себе все это действо так, как ее учили: добровольная жертва сознательно отдавала свою жизнь, искупая своей самоотверженной любовью все проступки соплеменников, этот человек был искупительным даром, усмиряющим гнев богов; он умер, чтобы все остальные могли жить. Когда прислуживающие главной Жрице жрецы взяли безжизненное тело, привязали к нему груз и бросили в пруд, все присутствующие явственно ощутили дух жертвы в дуновении ветра, этот дух устремился прямо в Небесный Чертог. Нет, этот человек не умер. Он вернется к своим соплеменникам. На глазах Аурианы, точно так же как на глазах всех присутствующих, выступили слезы благодарности.

Прошло еще три дня, и вот наступил наконец великий праздник Истре, в этот день жизнь торжествуя берет верх над смертью. С этого дня человека, который добровольно отдал свою жизнь за други своя, именуют Блаженным, в этот же день он должен воскреснуть вместе с возрождающейся луной. На рассвете Ауриана села у домашнего очага рядом с Ателиндой, наблюдая, как Мудрин, стоя у черного котла, висевшего над огнем, кладет в него мед, добавляет козье молоко и помешивает кашу, состоящую из многих круп.

Когда Фредемунд разложила дымящуюся кашу по мискам и раздала завтрак всем собравшимся у очага, Ауриана заслышала у порога детские голоса — это стайки местных ребятишек подошли к двери, чтобы в соответствии с ритуалом, выпросить у хозяев праздничное угощенье. На рассвете дня Истре мальчики и девочки со всех окрестных деревень собираются вместе и обходят все дома и подворья, бросая у каждой двери горсть березовых сережек, поскольку березовые сережки символизируют возрождение новой жизни и, по хаттским поверьям, обладают магической силой обновления. Ателинда поспешила на порог, где собрались дети разных возрастов и, смеясь, осыпали крыльцо березовыми сережками. Хозяйка дома весело поговорила с детьми и наделила каждого раскрашенным яйцом, после чего дети отправились к другой усадьбе. Праздничное раскрашенное яйцо тоже обладало магической силой — где бы ни прошли дети со своими корзинками, наполненными раскрашенными дареными яйцами, там по всей округе самки животных приносили большой приплод, а фруктовые деревья готовились обильно плодоносить в пору урожая.

Затем Ателинда, Ауриана и рабыни собрались, чтобы идти к разожженным на холмах кострам. Эти костры не гасли уже четвертый день. Бальдемар находился во дворе, помогая конюху седлать лошадь. Здесь же во дворе суетились группы рабов над очагами, на которых готовились вкусно пахнущие праздничные блюда — из баранины и оленины. Рабы, суетясь, наперегонки, мешая друг другу, добавляли в котлы дикий лук, пахучие травы, горох. Из западных дверей жилого дома выходили заспанные дружинники Бальдемара, остававшиеся на ночь в усадьбе. Некоторые из них так и уснули за пиршественным столом, упившись хмельным медом и свалившись под скамейки, щиты, плетеные из лыка, прикрывали их разгоряченные лица. Другие же, более сильные, все еще сидели за столами и лениво играли в кости, потягивая мед и ожидая, когда начнутся ритуальные игры и пляски вокруг костров. Бальдемар, по давно установившемуся обычаю, не собирался идти вместе с дружинниками к кострам. Он готовился к своему собственному ритуалу, совершаемому каждый год в определенном месте, которое знали только женщины его семьи. За рекой Куницы находился одинокий холм, окруженный труднопроходимой чащей елового леса, сквозь который вилась узкая еле заметная тропа, ведущая на его вершину. Вершину увенчивал выступ скалы в форме раковины моллюска. Еще будучи совсем молодым человеком, Бальдемар принес здесь свою первую жертву после успешно завершившегося военного похода; случилось это тоже весной, в дни праздника Истре. Во время совершения ритуала жертвоприношения молодому Бальдемару было видение: он увидел поединок горного кота и волка, кот одержал верх в этой схватке. Жрецы бога Водана истолковали это видение так, что если Бальдемар будет каждый год в последний день праздника Истре молиться здесь богам, принося свои жертвы, то однажды его народ одержит победу над Римом, потому что горный кот был предком хаттов, а волк — римлян. И вот с тех пор каждый год доблестный вождь всходил на вершину этого холма вместе с девятью Жрицами Ясеня и приносил в жертву богам оленя, кровь которого стекала в естественный каменный сосуд.