Пещера и тени - Ник Хоакин

Каково было решение архиепископа, если оно вообще было, — сведений об этом не дошло; но споры, надо думать, продолжались и в следующее десятилетие, потому что появился ответ «неких братьев», порицаемых братом Бласом.

Анонимный доминиканец, подводя итоги деятельности своего ордена на Филиппинах с 1690-го по 1707 год, так повествует о разногласиях вокруг пещеры: «Поскольку названная женщина была из нашего третьего ордена, мы, как и все христианские души, преисполнились умиления, когда скончалась она в благоухании святости, что удостоверено было многими в городе, и на ее погребение прибыли их высокопревосходительства губернатор сей колонии и архиепископ сей кафедры, чей приход был свидетельством великого уважения, питаемого к той женщине-индеанке, бедной и неграмотной. К сожалению, после смерти ее сие непрекращающееся почитание было превратно истолковано некими кругами как извращенное и беззаконное поклонение, достойное только святых праведников. Но подобное чудовищное святотатство и немыслимо, на наш взгляд, в столь верной церкви епархии, как манильская. Просто верующие вполне естественным образом желали сохранить память о ней, посещая места, связанные с ее жизнью, такие, как дом в Маниле, где она скончалась, и пещеру возле ее родного города, где она еще юной девой прожила несколько лет, отрешившись от мира. Посещения сии вполне невинны по намерению и отрадны по результатам, ибо возрождают ревность к вере в тех, кому ее достохвальный пример напоминает о добродетели. И столь велико было рвение верующих, что они своими руками вырубили ступени в склоне и так воздвигли лестницу, ведущую от реки к помянутой пещере. А ежели некий круги усматривают в том зло, то скорее всего потому, что боятся потерять паломников к их святыне, расположенной неподалеку. Как говорит псалмопевец: „Qui cogitaverunt malitias…“»[27].

Однако двенадцать лет спустя, в 1719 году, в Европе появилась книга какого-то итальянца, побывавшего на Филиппинах в начале века и с куда более тревожными интонациями описывавшего культ пещеры: «Лодка пристала к подножию холма, и мы вышли: я и три моих спутницы, все — туземные женщины, которые, как я выяснил во время путешествия, были замужем, но бесплодны и возлагали надежды на то, что Скала их излечит от бесплодия… Раздеваясь, они повернулись ко мне спиной, хотя для стыдливости имелось мало резона, поскольку было новолуние и у подножия холма царил мрак. Каждая из них аккуратно свернула свою одежду, каждая возложила сверток на голову, привязав его бечевой или лентой, стянутой узлом под подбородком, так что казалось, будто на них высокие шляпы без полей. Подпрыгивая и приплясывая в такт собственному пению, они двинулись вверх по склону к пещере, я же отправился вслед, исполненный любопытства.

По прибытии наверх моим танцовщицам пришлось встать в сторонку, ибо там шла другая церемония… Насколько я понял, то были крестьяне, пришедшие молить о дожде для посевов. У них были факелы и длинные ножи, а с ними — девушка лет тринадцати. Они вошли в пещеру, но нам запретили следовать за ними. Вскоре мы услышали какой-то звук — точно звенели ножи, — потом вопль девушки. Я содрогнулся, ибо не сомневался, что ее приносят в жертву, но мои спутницы не выразили ни малейшего беспокойства. Наконец вопль прекратился, а с ним и звон ножей. Когда мужчины вышли, с ножей капала кровь, и женщины, прикасаясь к их остриям, мазали себя ею.

Улыбаясь, один из мужчин предложил показать мне пещеру, которая оказалась двойной, ибо за первой пещерой была и вторая. Во второй пещере на каменной плите лежала девушка, обнаженная и неподвижная, но проводник мой дал понять, что она только лишилась чувств. Факелом он осветил на полу разрубленную на куски курицу и жестами изобразил, как одни мужчины рубили ее, а другие в это время просто пугали ножами девушку.

Мы покинули пещеру. Проводник мой нес в чаше куски убитой курицы, и снова женщины касались их и кровью смазывали срамные места. После чего, опять стыдливо отвернувшись, они благопристойно надели свои одежды, и мы сошли вниз по темному склону к лодке, ждавшей у подножия холма. Как я понял, теперь они считали себя способными к деторождению; пещера же была святилищем некоей отшельницы, щедрой на милости, которые можно вызвать соответствующими подношениями».

Хотя книга эта попала на Филиппины годы спустя, слухи о ней, точнее, о том, что в ней говорилось о культе пещеры, дошли до Манилы раньше и вызвали негодование, которое, надо думать, обрадовало августинцев. Похоже, однако, что, несмотря на произведенный фурор, пещеру все же замуровали, поскольку первая насыпь сооружена не тогда, а лет десять или двадцать спустя. Скорее всего от этого скандального сообщения просто отмахнулись, приняв его за еще один образчик предвзятого отношения заграницы к Филиппинам.

Равным образом представляется, что и насыпь, сооруженная во втором или третьем десятилетии XVIII века, вовсе не имела целью закрыть доступ в пещеру. Тем не менее хронист (не августинец) намекает на это, когда пишет, что «правительство приказало провести работы, поскольку на берегу реки стало неспокойно». В действительности же указ о проведении работ гласит: «В месте, именуемом Бато, соорудить насыпь у изгиба реки, дабы уберечь берег от дальнейшего подмывания, ибо здесь он особенно подвержен разрушению течением».

Когда архиепископ Басилио Санчо проплывал мимо холма в сентябре 1768 года, память о пещере была еще столь свежа, что побудила его спросить своего секретаря, продолжается ли сюда паломничество. «Я ответствовал ему, — пишет отец Руфо Толедо, — что паломничество давно прекратилось, но что время от времени на насыпи находят белую курицу со связанными крылышками и обвитую гирляндой цветов — подношение какого-нибудь заблудшего селянина, прокравшегося туда ночью».

К 1820 году пещера исчезла даже из людской памяти, что явствует из записок французского путешественника Поля де ля Жиронье. Говоря о силе течения на повороте реки и о «старой полуразрушенной насыпи, воздвигнутой, чтобы удержать его напор», он удивляется, почему нет легенды о столь замечательном месте: «Иные утверждают, будто неподалеку отсюда, а может, и на другом берегу была волшебная пещера, окруженная множеством предрассудков; но что с нею стало и даже где ее точное местоположение — о том никто не может сказать, и многие полагают, что это выдумки. Я спросил, не была ли пещера погребена под насыпью, но они полагают, что это маловероятно, ибо в противном случае гребцы-лодочники непременно отвешивали бы ей поклоны, как они делают это у знаменитой пещеры ниже по течению».

«Старую полуразрушенную насыпь» отгородили массивной каменной стеной. Новая набережная была открыта после перестройки в 1850 году, в день рождения Исабелы II, испанской королевы. Торжества по сему случаю вызвали поток литературных панегириков Пасигу: стихов, эссе и баллад на мотивы, восходящие к фольклору и истории этой реки. Но в них отсутствуют упоминания о пещере в Лакан Бато. Видимо, уже тогда сведения о ней были слишком глубоко погребены в архивах, чтобы до них докопались случайные исследователи.

Добавим, что, когда торжественно открывали новую набережную, Бато переименовали в «баррио Терраплен де ла Рейна», что означает «баррио Королевской насыпи», но новое название так и не вытеснило прежнее, и, хотя оно как нельзя лучше подходило для скалы королевы-волшебницы, в 1970 году никто не помнил ни о нем, ни о пещере, пока тайну Лакан Бато вдруг не открыло землетрясение.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

СЕМЕЙСТВО МАНСАНО

Истекающие потом, самозабвенно орущие демонстранты словно только что выскочили из бани с мокрыми волосами и грязными полотенцами — у кого на плечах, у кого на голове. Все они, обожженные солнцем, были одеты в шорты, безрукавки, резиновые сандалии. То был Долгий Марш, не прерывающийся целую неделю — от воскресенья до воскресенья. Демонстранты прошли по всему городу, и ненависть активистов в первую очередь, естественно, выплеснулась на президентский дворец, конгресс, американское посольство и церковный банк.

С приближением демонстрации на шумной торговой улице неожиданно стихло обычно бурное в полдень движение. Витрины и двери магазинов скрылись за металлическими защитными шторами, которые раздвигались как гармошка, производя при этом немелодичный кандальный лязг.

— Эти металлические стражи — поистине знамение нашего времени, — сказала Чеденг Мансано. — Их начали вставлять, точнее, выставлять, в семидесятом году, после нападения на дворец и американское посольство. Теперь даже лавки старьевщиков блестят серебристой броней.

— Но у тебя их нет, — заметил Джек Энсон.

— Потому, что нет ни витрин, ни застекленных прилавков, — сказала покинувшая мужа жена Алекса Мансано.