Пилигрим - Тимоти Финдли

— Я действительно их союзник. Для этого я здесь нахожусь. Мы все их союзники, Йозеф.

— Нет, мы вовсе не затем здесь находимся! Не для того, чтобы быть их союзниками или сообщниками. Друзьями — да. Мы обязаны относиться к ним с сочувствием, но мы не можем потворствовать их причудам и позволять им устанавливать правила. Правила диктуем мы! Их диктует реальность! Не они. Не сумасшедшие… умалишенные…

— По-моему, мы решили не употреблять эти слова, — заметил Юнг. — Мы не говорим «сумасшедшие» и «умалишенные». Таков уговор.

— А я говорю «сумасшедшие» и «умалишенные», когда их вижу! И в данный момент я считаю, что сумасшедший — это вы. — Фуртвенглер встал. — Господи Боже мой! Он пробыл у нас всего два дня — и уже попытался покончить с собой!

— Такова его натура, — сказал Юнг. — Это совершенно очевидно.

— Опять вы за свое! Очевидно! Что вам может быть очевидно в случае с Пилигримом? Вы едва его знаете!

— Я принимаю то, что получаю, — сказал Юнг. — То, что они могутмне предложить. Он предложил разрезанные запястья. И дальше что?

— А дальше — оставьте его в покое! Я сам им займусь.

— Тогда зачем вы меня пригласили? И Арчи Менкена? Зачем вы попросили нас прийти?

Фуртвенглер хотел постучать себя по лбу и сказать: «Потому что я дурак».

— Сам не знаю, — сказал он вслух. — Возможно, во всем виновато мое старомодное воспитание. Я привык считать, что врач обязан интересоваться мнением других специалистов. Что ж, впредь буду умнее. Тем более что у нас с вами постоянно возникают стычки.

— Мне жаль, что вы так думаете.

— А как прикажете думать? Вы не оставили мне выбора, Карл Густав.

— И что же теперь будет?

— Я вынужден попросить вас более не контактировать с мистером Пилигримом.

С этими словами Фуртвенглер отвернулся, подошел к двери между двумя комнатами, задержался на мгновение и бросил через плечо:

— Всего хорошего.

— Всего хорошего, — шепотом произнес Юнг.

Услышав, как закрылась дверь, он повернулся к окну, сел и уставился на свои ладони. «У меня крестьянские руки, подумал он. — Крестьянские руки — и топорные методы работы».

Через минуту вернулся Кесслер и сказал ему, что мистера Пилигрима до завтра оставят в изоляторе.

— Он сильно поранился? — спросил Юнг.

— Не смертельно, хотя порезы довольно глубокие, если учесть, что он сделал их ложкой. За ним просто понаблюдают. Я только что встретил в коридоре доктора Фуртвенглера, и он сказал, что пойдет проведать его.

— Понятно.

— С вашего позволения, я немного приберусь в ванной комнате.

— Да, конечно.

Юнг остался в спальне Пилигрима, бесцельно шагая от кровати к комоду, от комода к столу, рассеянно проводя пальцем по их поверхности, словно проверяя, нет ли там пыли. Он задержался у комода, вытащил и задвинул по одному все ящики, перебирая носовые платки, рубашки, нижнее белье и аккуратно сложенные галстуки.

Пилигрим был явно состоятельным человеком. И разборчивым: он предпочитал количеству качество. Люди, рожденные в мире, где утонченность и богатство идут рука об руку, считают, что иметь вещей больше, чем необходимо, вульгарно и почти неприлично. Сложенные рубашки, которые ощупывал Юнг, прослужат еще лет десять — пятнадцать, если только их хозяин не растолстеет. Воротнички, конечно, дело другое. И носовые платки, разумеется, не рассчитаны на столь долгий срок, равно как и носки. Простое и удобное нижнее белье можно было носить года три-четыре. А галстуки — те просто вечны.

Вечны. Почему ему в голову сегодня постоянно лезет это слово? Вечно. Вечность. На прошлой неделе такого не было. И вчера тоже. Именно сегодня… Вечно.

Ладно, Бог с ним…

Он снова глянул на женское лицо в серебряной рамке. Очевидно, фотография сделана лет двадцать — тридцать назад, до смены веков. Кого она оплакивала — умершего ребенка? Мужа? А может, себя?

Кесслер собрал разбросанную в ванной одежду Пилигрима, чтобы сдать ее в прачечную.

— Странно, — сказал он Юнгу, свалив кучу на кровать и принявшись разбирать ее, — одежда, которую снимают с себя самоубийцы, всегда почему-то кажется грязной. Я одевал его сегодня утром и знаю, что все было свежевыстиранным и выглаженным. Но хотя мои пальцы знают, что одежда чистая, все внутри меня инстинктивно встает на дыбы.

— Это называется «атавистическая реакция», Кесслер, — отозвался Юнг. — Точно так же любой ребенок, даже младенец, чувствует, что гадюка опасна. Однако мистер Пилигрим не покончил с собой. Он еще жив.

— Да, но… — Кесслер замялся. — Тот, кто неудачно пытался свести счеты с жизнью, попробует еще раз. Я знаю это по опыту. Да вы и сами знаете, доктор.

— К сожалению, вы правы. Мистер Пилигрим наверняка попробует снова.

Кесслер держал перед собой рубашку Пилигрима, расправив кремовые рукава во всю ширь. Крылья.

— А он не маленький.

— Да уж. Он гораздо выше меня. Дайте-ка мне посмотреть! Юнг протянул руку, и Кесслер отдал ему рубашку.

— Египетский хлопок, — сказал санитар. — Мягкий, как поцелуй ребенка.

Юнг поднес рубашку к носу.

— С позволения сказать, сэр, это довольно странно — нюхать чужую рубашку, — заметил Кесслер.

— Лимоны, — проговорил Юнг. — Она пахнет лимонами. И чем-то еще…

Он бросил рубашку Кесслеру. Тот тоже понюхал и сказал:

— Да, лимоны. У него такая туалетная вода. Он капнул на ладони и похлопал себя по щекам, когда я побрил его. Она в ванной, можете посмотреть.

Юнг нашел бутылочку на мраморной полке над раковиной. Круглая стеклянная пробка, на серой этикетке написано по-английски: «Пенхалигон, Лондон. Поставщики парфюмеров Его Величества короля Эдуарда VII. А внизу, еле заметными мелкими буковками, название: «Букет Бленхейма».

Юнг вытащил пробку и понюхал. Лимоны. Апельсины. Липа и мох. И, возможно, самая малость розмарина…

— Утром здесь была женщина, — сказал он. — В приемной, вместе с доктором Фуртвенглером. — Юнг наклонил бутылочку и смочил кончик пальца. — Вы не знаете, кто она такая?

— Очевидно, вы имеете в виду леди Куотермэн, — ответил Кесслер. — Я видел ее автомобиль. Она привезла вчера мистера Пилигрима из Лондона.

Юнг вышел из ванной.

Кесслер стоял у шкафа и вешал твидовый пиджак. В руке у него была одежная щетка.

— Куотермэн, говорите?

— Да, сэр.

— Значит, она тоже пользуется этой туалетной водой. От доктора Фуртвенглера пахло точно так же, когда он вышел в коридор.

Кесслер, остолбенев от возмущения, повернулся от шкафа.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, сэр. Просто ума не приложу!

Он в последний раз провел щеткой по пиджаку и закрыл дверцу.

— Нет-нет! — рассмеялся Юнг. — Я не намекаю на то, что они обнимались. Ничего подобного. Просто у меня нюх, как у гончей. Наверное, леди Куотермэн пожала доктору Фуртвенглеру руку, и запах остался у него на пальцах.

— У вас настоящий талант, сэр. Поразительно!

— Вы не знаете, где остановилась леди Куотермэн?

— В отеле «Бор-о-Лак», сэр. Я слышал, как об этом говорили.

— Благодарю вас.

Юнг направился в коридор.

— Доктор!

Юнг повернулся.

— Пока вы не ушли, я хотел бы привлечь ваше внимание… Кесслер смущенно замялся. — У мистера Пилигрима есть еще одна маленькая аномалия, сэр. То есть… помимо того, что он не хочет разговаривать и пытается наложить на себя руки…

— Что за аномалия?

— У него отметина, сэр. Сзади…

— Вы хотите сказать — на ягодицах?

— Нет, сэр. Прямо между лопатками.

— Какая отметина?

— Похожая на татуировку. Полагаю, вы видели татуировки? Я задумался: а не ходил ли мистер Пилигрим в море? Вы же знаете, как моряки любят разрисовывать себя с головы до пят.

— И что изображено у него на спине?

— Бабочка, сэр. Но это еще не все…

— Да?

— Она одноцветная, доктор. Красная. Это крайне необычно. Похоже на булавочные уколы — будто кто-то наколол ее на спине мистера Пилигрима иголкой или булавкой. Точка — точка. Точка — точка. Точка — точка. Понимаете? Очень странно. Обычные моряцкие татуировки выглядят иначе. Я просто подумал, что вам следует об этом знать. Он пытался ее спрятать. Быстренько надел рубашку, чтобы я не заметил. Но я все-таки увидел ее в зеркале — так же ясно, как вижу вас. И знаете, о чем я подумал?

— Да?

— Я, конечно, не уверен, но может, это какой-то знак?

Может, он член какого-нибудь клуба или тайного общества? И ониузнают друг друга по этим знакам…

— Спасибо, Кесслер. Все это очень интересно.

— Да, сэр. Мистер Пилигрим вообще очень интересный человек. Не просто очередной лунатик. Вы понимаете?

— Прекрасно понимаю. Всего хорошего.

— Всего хорошего, доктор.