Рцы слово твердо. Русская литература от Слова о полку Игореве до Эдуарда Лимонова - Егор Станиславович Холмогоров

Императрице было обидно – она столько десятилетий заигрывала с французским Просвещением, была вольтерьянкой и «прикармливала» Дидро, создавала условия для развития русской литературы, журналистки, сатиры, сама участвовала в литературной полемике – чтобы в итоге получить именно со стороны еще не успевшей даже толком родиться словесности (Радищев был одним из первых, если отсчитывать от петровского культурного переворота, русских прозаиков) такой удар с призывами к «бунту хуже пугачевского», с подстрекательствами к плахе и цареубийству.

Страница за страницей Екатерина отмечает у Радищева опасные французские идеи, оставляет саркастические замечания и, в конечном счете, делает резюме: «Скажите сочинителю, что я читала ево книгу от доски до доски, и прочтя усумнилась, не зделано ли ему мною какая обида? ибо судить ево не хочу, дондеже не выслушен, хотя он судит царей, не выслушивая их оправдание»[4].

Однако даже в таких чрезвычайных обстоятельствах императрица решила не опускаться до литературной полемики с помощью топора и плахи с грозившимся царям плахою. Приговоренный к смерти Радищев был помилован и отправлен в Сибирь, куда за ним последовала жена.

Ссылка оказалась недолгой – императора Павел, переиначивавший решительно все, что делала матушка, помиловал Радищева (как и вожака польских инсургентов Костюшко). Причиной тому, возможно, был не только дух противоречия у самодержца, но и одобрение написанного Радищевым. Многие страницы «Путешествия» представляют собой злую за гранью непристойности сатиру лично на Екатерину и на её ближайших сановников, включая Потёмкина, глубоко ненавистного Павлу Петровичу. Вполне вероятно, кстати, что эти выпады не были лишь личной инициативой Радищева, исходя от стоявшей за его спиной полуоппозиционной группировки либерально настроенных Воронцовых.

Сам в молодости не чуждый своего рода «республиканства», император соглашался со многими оценками Радищева по крестьянскому вопросу. Если сравнить перечень крестьянских преобразований Павла I с основными болевыми точками, указанными в «Путешествии», то трудно отделаться от впечатления, что император принимал меры сообразуясь с радищевской книгой: ограничение барщины тремя днями (глава «Любани»), запрет разлучения семей при продаже крепостных (глава «Медное»), отмена хлебной повинности (глава «Вышний Волочок»), привлечение крепостных крестьян к присяге императору («восстановление земледельца в звании гражданина» из главы «Хотилов»). Созвучны Радищеву окажутся и многие антидворянские меры Павла I, внесшие свой вклад в его скорое трагическое убийство.

Эта дворцовая «революция» привела и к новому карьерному взлету «первого революционера». Радищев вместе со своим покровителем А.Р. Воронцовым, ставшим канцлером и главой Комиссии по составлению законов создает по сути конституционный проект для Александра I – «Всемилостивейшую жалованную грамоту», предусматривавшую обширный перечень гражданских свобод. Грамоту в итоге отвергли в «Негласном комитете» как слишком радикальную, однако Сибирью никто Радищеву, конечно, не угрожал. Это было «дней александровых прекрасное начало», покровители-Воронцовы были всесильны, сам Радищев умел прилаживаться к обстоятельствам и в стихотворении «Осьмнадцатый век» прославлял не только Петра Великого и Александра, но и едва не казнившую его Екатерину. Впрочем, и его собственный радикализм изрядно поубавился, как и у большинства просвещенцев, увидевших последствия своих идей в эпоху якобинского террора.

Причиной смерти Радищева, скорее всего, было наступавшее вследствие подхваченного в бурной студенческой юности сифилиса безумие и утрата дееспособности – по всей видимости, он выпил «царскую водку», приготовленную сыном для чистки эполет. Похоронен он был не как самоубийца, а как жертва несчастного случая, в церковной ограде. А его сочинения, кроме запретного «Путешествия», включая поэзию и полуатеистический философский трактат, были изданы вскоре после его смерти.

Согласимся – образа «революционера» из этой биографии успешного до времени чиновника, покровительствуемого вельможами, не поплатившегося головой даже за неслыханные дерзости, влиявшего на политику, едва не написавшего для России конституцию, ну никак не получается. Радищев, пользуясь современной терминологией, был скорее «сислибом» перешедшим в какой-то момент черту. Но черту он и в самом деле перешел.

II.

Вклад Радищева в революционное движение в России XIX–XXI веков – не столько революционные идеи, сколько революционная фраза. Определенный дискурс, основные фигуры которого воспроизводятся и по сей день всеми фракциями прогрессивной российской оппозиции, порой в неизменном виде. Какой бы мотив из современных излияний российских либералов и революционеров мы не взяли, мы непременно обнаружим его у Радищева.

Прежде всего, это пропагандистская ложь. Давно уже было замечено, что вместо того, чтобы обличать крепостничество на реальных примерах вроде истории Салтычихи, прекрасно всем известной, Радищев выдумывает одну за другой недостоверные повести, сгущает краски и обильно уснащает вымышленные сентиментальные эпизоды проклятиями и бранью в адрес дворян и царской власти.

Эта ложь сочетается у Радищева с систематической и несколько наивной слепотой, на которую обратил внимание еще Пушкин: «Радищев, заставив свою хозяйку жаловаться на голод и неурожай, оканчивает картину нужды и бедствия сею чертою: и начала сажать хлебы в печь».

Точно так же у страждущего крестьянина в Любани, вынужденного гнуть спину на барщине всякий будний день и лишь в воскресенье и ночью работающего на себя обнаруживается… две лошади, черта ну никак не связанная с бедственным положением.

Анюта из Едрово также оказывается обеспеченной невестой: «Батюшка нам оставил пять лошадей и три коровы. Есть и мелкого скота и птиц довольно; но нет в дому работника».

Приводимые Радищевым факты серьезно корректируют его риторическое возмущение крестьянской нищетой. Но описывающий русских мужиков по модели рабов аббата Рейналя в Индиях, Радищев не замечает противоречий.

Вторая черта созданного Радищевым оппозиционного «дискурса», это подчеркнутый военный антипатриотизм на грани смердяковщины. В блестящую для русского оружия эпоху Радищев постоянно обличает «убийство, войною называемое». Поскольку главной войной того времени была русско-турецкая война 17871791 годов, ведшаяся за закрепление в руках России Крыма, то в известном смысле Радищев был первым «крымненашистом», впрочем из пацифистских, а не из иноагентских соображений.

Многие страницы, отмечала в своей критике императрица, «наполнены бранию противу побед и побеждений при обретении и населении». Государыня саркастически заметила об этой смердяковщине: «Чево же оне желают, чтоб без обороны попасця в плен туркам, татарам, либо пакарится шведам?».

Третья черта, – это манера обвинять власть во всем, включая собственные несчастья и пороки. Обильно усластив некоторые главы своей книги «клубничкой», Радищев проливает слезы над переданным им детям сифилисом, после чего обвиняет в этой беде… власть. Мол та, ради поддержания административного спокойствия, покровительствует публичным домам и тем самым содействует заразе.

Любопытно, что сетования о своем сифилисе сочетаются у Радищева с историей о том, как он от избытка чувств поцеловал понравившуюся ему пятнадцатилетнюю крестьянку Анюту (глава «Едрово»). Об опасности, которой он подвергает девушку, сентиментально-радикальный барин