Тридцать девять лет в почтовых ящиках - Алла Валько

Это не давало покоя Иде Ивановне, которая тоже хотела защитить кандидатскую диссертацию по результатам исследования прибора под названием “мёртвое тело”, в котором не было вращающихся частей, в отличие от гироскопов, где ротор гиродвигателя обычно вращался со скоростью 24000 об/мин., а в гиродвигателе ИАВ – даже со скоростью 86000 об/мин. “Мёртвое тело” было изготовлено из кварца и подвешено на струне в поддерживающей жидкости. Однако, поскольку ожидания начальника лаборатории Николая Васильевича и исполнителя работы Иды Ивановны получить на этом приборе требуемую точность не оправдывались, ей хотелось насолить и навредить мне. К этому времени, защитив кандидатскую диссертацию, Юрий Иванович Ушанов стал начальником крупного приборного отдела, в состав которого вошли конструкторский отдел и исследовательские лаборатории, и Ида Ивановна заменила его в должности руководителя сектора, став моим непосредственным начальником и превратившись в терроризировавшую меня злобную фурию.

Однажды мы вместе с ней поехали в командировку в Дубну, и в свободное от работы время она рассказывала мне о своей семье. Надо отдать ей должное: не будучи красавицей, она, благодаря своей талантливо разработанной тактике завоевания сердца своего будущего мужа, сумела-таки покорить его, интеллигента и красавца, врача-фтизиатра. В своём доме она завела такой порядок, что муж даже не знал, где находятся его носки и рубашки. Она всё выдавала ему сама, он был полностью зависим от неё и просто не мог без неё обходиться. Я тогда уже поняла, что у неё было большое желание подавить и мою волю, но я не прогнулась. У Иды Ивановны с мужем было двое детей-близнецов: мальчик и девочка, и Ида Ивановна неоднократно говорила, что она вытянула в жизни счастливый лотерейный билет. Казалось бы, чего ей недоставало?

Как-то она приказала мне следовать за ней на фундамент, и там, буквально приперев меня к стене, тет-а-тет, чтобы никто не увидел и не услышал, за что-то долго отчитывала меня, а я, стоя перед ней с уже большим животом – дело было в конце апреля 1970 года, – никак не реагировала на её истеричный крик и была как бы кем-то или чем-то защищена от её беспричинных наскоков. При посторонних Ида Ивановна никогда не вела себя подобным образом, она даже часто улыбалась, но при этом её глаза, умные и холодные, не улыбались никогда, и я всегда отмечала это несоответствие в её лице: растянутые в улыбке губы и глаза со стальным выражением. Ида Ивановна хотела вывести меня из состояния равновесия, чтобы мне, беременной, стало плохо. Она всегда старалась держать себя в руках, и сначала я даже не подозревала, что она может впадать в такое неуправляемое состояние.

После этого случая я перестала с ней общаться. Но вскоре случилась беда – оказался сломанным мой испытательный макет. Его корпус не пострадал, поскольку был достаточно массивным, а вот измерительная струна и токоподводы оказались разорванными, места их крепления развороченными. Мне стало ясно, что это было делом рук Иды Ивановны, но поднимать шум я не хотела. Механики отдела заново сделали подвижную часть, а руки у меня тогда были очень чуткие, и мне без особого труда удавалось аккуратно проводить тонкие замеры. По окончании экспериментов их результаты должны были быть оформлены протоколами и подписаны начальником сектора, однако Ида Ивановна подписывать протоколы отказалась. Тогда протоколы подписал начальник лаборатории Николай Васильевич Гусев, который относился к Иде Ивановне с уважением и ценил её как работника, и, тем не менее, он не побоялся испортить с ней отношения, проявив тем самым понимание ситуации, а также свою человеческую состоятельность, мужество и честность. Большое ему спасибо.

Даже в суровых условиях нашего почтового ящика Николай Васильевич оставался беспартийным, и это тогда, когда практически все стремившиеся занять даже самую незначительную административную должность вступали в ряды КПСС. Его диссертация на соискание учёной степени кандидата технических наук по глубине и широте охвата рассмотренных в ней вопросов была высоко оценена специалистами. Все они единодушно считали Николая Васильевича достойным присвоения ему степени доктора технических наук. Даже Ида, критиковавшая всех и вся, относилась к нему с уважением. Та же двуличная Ида неоднократно делилась со мной своим мнением относительно Юры Ушанова: “У меня никогда не было такого неграмотного начальника. Вот Венгеров на той фирме – это большой учёный…” Внутренне возмущаясь и негодуя по поводу её высказываний относительно Юры, который был весьма одарённым специалистом и, к тому же, всеми любимым, я каждый раз думала: “Так зачем же ты ушла с той фирмы?”

Подписав протоколы испытаний, Николай Васильевич фактически открыл мне дорогу к защите диссертации, поскольку выполнение теоретической части всецело зависело только от соискателя. Я приступила к изучению теории тонких стержней, разработанной Евгением Павловичем Поповым и опирающейся на точное описание их упруго деформированной формы – с точками сжатия, растяжения и перегиба. Мне пришлось долгое время работать с таблицами Брадиса и эллиптических интегралов…

Эту работу я практически выполнила дома, получив сначала двухмесячный дородовой, а затем, уже после рождения дочки одиннадцатого июля 1970 года, и годовой отпуск. После рождения дочери никто не верил, что я смогу написать диссертацию, и как раз в этот момент я получила от своего руководителя единственный за всё время учёбы в аспирантуре совет: “Может быть, Вам стоит потом поменять тему диссертации?” На работе я слышала аналогичные советы. Но я не хотела ничего менять и продолжала упорно работать. В связи с рождением дочери мне пришлось взять академический отпуск также и в аспирантуре.

Весь мой рабочий стол и всё пространство вокруг него было завалено черновиками, таблицами и книгами. Я работала целыми днями, и это, в конце концов, утомило мужа. Он, как и все, не верил, что всему этому придёт конец, и начал еженедельно стращать меня разводом. Моя дочка уже самостоятельно стояла в манеже и, держась за барьер своими крошечными ручонками, тихонько тянула одну и ту же ноту и то приседала, то подпрыгивала, стараясь привлечь моё внимание. Однажды я поставила её кроватку совсем рядом со столом, за которым я занималась, и, едва я отвернулась, как моя дочурка в клочья разорвала таблицы Брадиса. Сгоряча я отшлёпала её, десятимесячную. Она горько плакала, а я до сих пор корю себя за несдержанность перед своей крохой, а теперь уже взрослой женщиной.

Лилечке пошёл уже второй годик. Однажды свекровь заявила: “Что это она (то есть я) не идёт работать?” А сама она практически всю жизнь не работала и мне не помогала ухаживать за дочкой, хотя мы с Николаем материально помогали ей все годы, даже когда, находясь в декретном отпуске, я не работала. Тем не менее, какие-то деньги я всё же получала, поскольку, кроме своей дочки, кормила ещё другую девочку, у матери которой после операции не было грудного молока. Кроме того, несколько раз я получала выплаты за свои изобретения и рефераты для ВИНИТИ.