Гапландия - Максим Касмалинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом ты выходишь из отдела на улицу, ребра болят, под ребрами — фарш, отковыляешь подальше, подышишь, подышишь и поймешь, что вот она какая — свобода. Дышишь. Ни гари, ни резины. Как же хорошо — то! Свобода!! А ребята из службы опеки, все-таки, молодцы. Разобрались. Судьба перебесилась. Перебродила неволя в озоновый воздух. Я здесь, я вот он! Неимоверный парящий кайф.
Такие размышления у памятника герою. А я совсем не герой. И сигарета истлела, пепел осыпался. Осыпалась сегодня моя смелость. Предполагаемая. А монумент Матросова гениально величествен — четырехметровый черный монолит с надписью: «аппарат абонента выключен». Парк Памяти, ранняя весна, которая пройдет. И память пройдет, всему свое время. Снег под елкой лежит кусками. Но уже собирается, готовится под землей, скоро взорвется трава. Мрачный памятник, за ним — волглая тропинка, ведущая домой.
Тут меня и застукали. Вижу: идут консьержи. Торопятся, таращатся на меня Пригорин с жующим капралом. Конечно, оторопел. Отступил от постамента, засунул руки в карманы, нос опустил в воротник, словно пытаясь спрятаться.
— Шэлтер? — удивленно говорит Пригорин
— И снова круврагийки вам, — язвит капрал.
Я лепечу, что меня отпустили, все выяснилось, разобрались. И голосок мой далекий такой, заискивающий.
— Произошла ошибка, — говорю уже тверже.
Пригорин набирает номер, делает два шага в сторону. Я молчу, ощупываю языком верхнюю десну — авторитетное занятие, не правда ли?
— Что он вытворил этот Матросов? — спрашивает меня капрал, тыча в обелиск электрошокером.
Недалекие же люди патрулируют улицы! В школе учили, как Павлик Матросов завел диверсантов в лесную чащу. И фильм про это есть.
— Анатольич! А жопу от стула раз оторвать!? — ругается Пригорин в телефон.
Капрал достал знакомые наручники, но оглядел мой подтаявший страх и убрал браслеты обратно в карман.
— Ща, пробьем, — говорит. — Коли все путем, то пойдете по своим делам.
— В парке гуляет… а что думать?! — орет Пригорин. — Что?! Алло!.. а… понял.
Я понимаю, что меня сейчас возьмут под руки и отведут обратно. Уже не так страшно, но странно и неряшливо все происходит.
— Шэлтер! Пройдемте, — командует Пригорин и поясняет напарнику. — Возвращаемся в отдел, неразбериха вышла.
— Пердимонокль, — подтвердил образованный капрал, снова щелкая браслетами.
Скульптура провожала нас дремучим и грозящим взглядом. Сумрачно-горький парк тоже не ликовал. Патрульная тесла с приветливо открытой дверцей стояла на пешеходной дорожке, погрузившись одним колесом в мелкую льдистую лужицу. А со стороны входа в парк шла девочка лет семи в шапке с помпоном и ранцем на спине, она упоенно ела мороженое из вафельного стаканчика. Мороженое даже выглядело звонко, стаканчик даже со стороны — хрустящий, зачем на ходу?! Остановись, и не спеша, смакуя. Зубы заломит — не страшно. Совсем не страшно. Мне в детстве бабушка — словно всю строгость возможных воспитателей демонстрировала — запрещала многое, сладости в том числе. А я, нерадивый ребенок, не ел в школе котлету на завтрак, копил эти самые углеводы. Каждый день в мобильный банк смотрел: сколько там? И дней через восемь личный кабинет озаряется нужною цифрой — ура! — готов экран смартфона целовать. И после школы захожу в магазин. Не представить с каким высокомерием, с каким снобизмом я подносил запястный чип к терминалу на кассе, расплачиваясь за два стаканчика мороженного. Если было дело зимой, то съедал я только один, а второй заворачивал в мешочек и закапывал в сугроб. На следующий день, утром к первому уроку, и мы с Ермесом Олимбаевым по дороге сядем в куржак на сломанной карусели и кусаем по очереди. Зубы ломит — ничего, не страшно.
Вообще ничего не страшно, все лучшее уже было.
В патрульной машине стоял важный запах кожаных кресел. В первый раз я его не заметил. От капрала еле уловимо тянет чесноком вперемешку с ментолом. Консьерж Пригорин в этом плане нейтрален, но он мягкий и удобный, нет твердости в плече. Еще и отстраняется, когда я к нему приваливаюсь.
— В каком преступлении я, собственно, обвиняюсь? — спрашиваю, напустив в голос иронии, как это делает Сыщик из сериала.
Пригорин промолчал. Сыщика в третьем сезоне несправедливо обвинили в убийстве, вел он себя выше всяких похвал, легко и с юмором отметя все улики. А уже в следующей серии был найден настоящий убийца. Все преступники оставляют следы. Как сказано в той самой старой книге, почти всякий преступник в момент преступления подвергается какому-то упадку воли и рассудка, сменяемых, напротив того, детским феноменальным легкомыслием, и именно в тот момент, когда наиболее необходимы рассудок и осторожность. Это затмение охватывает человека подобно болезни, развиваются постепенно и доходят до высшего своего момента незадолго до совершения преступления; продолжаются в том же виде в самый момент преступления и еще несколько времени после него. Что первично болезнь или само преступление? Странная книга ответила на этот вопрос не так однозначно, как всем бы хотелось.
А вы заметили, что иногда в критические моменты мозг как бы отстраняется от реальности и выдает картинки воспоминаний, ребусы размышлений, безумные теории? Видимо, мышление ищет выход, и ищет его, перерабатывая прошлый опыт, все уведенное, услышанное, прочитанное. Но в таком авральном режиме мозг не может выдать системный ответ, подобно тому, как человек иной раз не может найти на компьютере необходимый файл и лихорадочно кликает по всем подряд папкам.
Когда мой естественный интеллект второй раз доставили в отдел, то уже не заперли в камеру, а отвели по длинному коридору под хлопанье стеклянных двустворчатых дверей к кабинету с табличкой «Старший следователь».
Старший следователь оказался седым круглолицым человеком в мешковатом костюме. Он встал из-за стола и встретил конвой гостеприимным взмахом руки.
— Как же ж так, а? — с детской обидой сказал хозяин кабинета.
— Мы в дежурку доставили, — заявил Пригорин. — Все часть по чести. Это они там косячат.
— Во-во, — поддакнул капрал, снимая с меня наручники. — Эта самая… безответственность.
— Сожитель Шэлтер! Как же ж вы не обождали? — спросил меня следователь и, не дожидаясь оправданий объявил. — Старший следователь службы опеки Кассин. Николай Анатольевич, — представился он, поглаживая мягкие белесые усы, показывая будто, что консьержи — каста элитная, имеют
