Алёша Карпов - Николай Павлов

Ребята с испугом следили, как постепенно, заливая лед, вода вплотную подходит к их ногам.

Алеша высунул руку, ударов не было, значит, град прошел. Он первым вылез из шурфа. За ним последовали остальные и, не обращая внимания на потоки дождя, прямо по перемешанному с водой льду стайкой побежали к кордону.

Сквозь сплошную пелену дождя то здесь, то там виднелись убитые и покалеченные градом люди.

Так вот что наделала буря! Не стыдясь товарищей, Алеша заплакал и начал громко звать мать.

Словно преследуемые зайчата, понеслись они домой, неся жителям села страшную весть о гибели близких людей.

На сельском кладбище выросло несколько свежих могил и почти в каждой из них дети — жертвы неожиданно разбушевавшейся стихии. Градом выбило посевы, уничтожило огороды. Погибло много находящегося на пастбище скота, птицы.

Глава седьмая

На дворе сентябрь. Закончилась уборка хлеба. В Тютнярах престольный праздник и ярмарка. Алеша ждал ярмарку с нетерпением и вот, наконец, дождался. После обеда отец, надев новую косоворотку, сказал матери:

— Ну мы с Алешей пошли. А вы уберетесь, тоже приходите. Там встретимся.

Гул ярмарки слышался за два квартала. Большая базарная площадь не могла вместить всех пришедших и приехавших. Торговали в соседних с площадью дворах, на улицах, в переулках и даже в церковной ограде.

И чего только нет на ярмарке!

Длинные ряды разложенных товаров кружат покупателям голову. Торгаши суетятся. Каждый хочет зазвать к себе как можно больше покупателей, всячески расхваливает свои товары.

А сколько на ярмарке такого, чего Алеша никогда еще не видел. Ведь его первый раз взяли на ярмарку. Вон в центре площади блестит, шумит, кружится карусель. Бегут раскрашенные лошади, верблюды, кареты. Играет гармошка, звенят бубенцы. Мальчишки в несколько рядов окружили карусель, но катаются немногие. Надо платить деньги, а где их взять?

Тут же рядом балаганщики зазывают народ посмотреть, как человек из опилок делает цыплят, как медведь превращается в человека и начинает глотать гвозди, ножи и всякое другое железо, а изо рта вынимает потом бумагу, голубей и даже змей.

Со всех концов зрителям наперебой предлагают поглядеть ученых медведей и обезьян. Как воронье на падаль, на ярмарку налетело множество шулеров, гадальщиков и прочего сброда.

Мальчик растерялся и боится оторваться от отцовской руки. Но проходит немного времени, он смелеет и начинает с жадностью рассматривать разложенные на прилавках конфеты, пряники, чернослив, орехи.

За всю свою жизнь он съел не больше трех конфет и двух пряников, а вкуса изюма, урюка и чернослива не знает совсем.

Сегодня отец обещал купить ему конфету, но не сейчас, а когда пойдут домой.

Не отрываясь, смотрит Алеша на сладости. Особенно прельщают его ржаные пряники. Они грудами лежат на прилавках, полках, в ящиках. От запаха пряников у Алеши кружится голова, он старается не смотреть на них. Но у следующей палатки та же картина. Пряники совсем рядом и так хорошо пахнут. Их целая гора, а ему нужен один, всего только один пряник!

Но за руку тянет подошедший отец:

— Пошли, пошли, Алеша. Пора своих искать.

— Тятя! — кричит Алеша. — Смотри, смотри! Обезьяна-то какая!

На небольшом подмостке грязный худой человек приказывает:

— А теперь покажи, как баба на именинах пьяной напилась. — Обезьяна ложится на спишу, брыкает ногами, кривляется, ерзает мордой по настилу.

Толпа визжит, хохочет:

— Здорово! Вот сатана!

— Еще! Еще! Пусть еще покажет!

Человек, не переставая кланяться, протягивает картуз, в него опускаются копейки, семишники, гривны.

А рядом бурый медвежонок проделывает всевозможные акробатические номера так неуклюже и забавно, что окружающий его народ надсаживается от хохота.

— Ай да косолапый, ну и молодец!

— Вот черт, и впрямь ученый!

— Вот каналья, циркач, право циркач.

Вожатый протягивает шапку. И снова стучат медяки. Платят без всякого принуждения, добровольно за возможность хоть раз в год посмеяться вдосталь и хоть на время забыть беду-кручинушку.

Вдруг пронзительный крик:

— Держите! Держите! Вор! Держите, православные!

В толпе прошмыгнул маленький оборванец с кренделем в зубах.

Вслед за оборванцем пронесся длинный, как жердь, торговец, и сейчас же позади раздался жалобный визг:

— Ой! Ой, дяденька, больно, больно!

Долговязый тащил мальчишку за ухо, почти приподнимая его от земли.

Мальчик отчаянно кричал:

— Пусти, дяденька, больно. Пусти! Ой, больно!

Но торговец не обращал никакого внимания на вопли ребенка. Толпа растерянно и негодующе смотрела на происходящее. Но вот из толпы быстрыми шагами вышел молодой рослый мужчина, с небольшой подстриженной бородкой и черными блестящими глазами; судя по одежде приезжий. Подойдя к долговязому, он рывком схватил его за руку. От боли тот побледнел и выпустил ухо ребенка. Мальчик мгновенно убежал.

— Ну-ка, отойди! Не совестно тебе связываться с ребенком? — отпуская руку, повелительным тоном сказал приезжий.

— Ах, вот как? Воров, грабителей защищаешь? — закричал долговязый. — Сюда, православные, сюда! Вот он, христопродавец, бейте его! Бейте! — захлебываясь, срывающимся голосом визжал торговец.

Со всех сторон на крик прибежали люди.

Вокруг крикуна, косясь и оглядываясь на оставленные товары, плотной стеной встали торговцы.

Но против них, вокруг заступника тоже начали собираться люди. Этих становилось все больше.

Между сторонами завязалась перебранка. Назревала драка.

В руках торговцев замелькали гири, безмены, ножи. Другая сторона запасалась камнями. Некоторые побежали в переулок ломать колья.

Приезжий стоял спокойно, широко расставив ноги. Потом сделал медленный полуоборот и встал лицом прямо к враждебной стороне, а спиной к сочувствующей.

Между тем толпа росла, шум усиливался, обстановка накалялась все больше. Достаточно было кому-нибудь кинуть камень, чтобы стороны бросились друг на друга.

Незнакомец, из-за которого разгорелась ссора, был Валентин Шапочкин. Он приехал на ярмарку по партийному поручению с группой товарищей. Только что он встретил свою знакомую по тюрьме — Марью Карпову. Когда долговязый стал избивать мальчишку, Шапочкин попросил Марью спрятать оставшиеся у него несколько десятков листовок, уложенных в банку с конфетами, и поспешил на выручку. Он сразу понял, что ему представляется хороший случай выступить открыто. У Валентина было два браунинга — настоящий и игрушечный. Вот он медленно опустил руку в карман, вытащил один из них, и в солнечном луче на мгновение блеснула холодная сталь. Вид оружия отрезвляюще подействовал на торговцев. Шум стал постепенно стихать, только долговязый кричал еще громче:

— Дураки, ждете, чтобы эти разбойники нас дочиста ограбили? Ждите. Они только и смотрят, как бы чужим добром поживиться. Не ждать нам, а по морде бить их надо. Дайте мне грабителя! Дайте! — не трогаясь, однако, с места, кричал торговец. Но его не поддержали, все косились на браунинг.

— Послушайте, господа обиралы, — негромко, но внятно сказал Шапочкин. — Этот человек говорит, что его ограбили. Но скажите, сколько стоит крендель? Неужели из-за гроша следует бить ребенка и идти на поножовщину?

Сзади кто-то крикнул:

— Овчинка выделки не стоит…

— Не в деньгах дело, а в справедливости. Тебе чужого, конечно, не жалко, а у нас вот оно где, — показывая на шею, кричал краснолицый с короткими толстыми руками мясник.

— Ничего, выдержит твоя шея.

— А чем дите виновато, может, у него отца в солдаты взяли, на войне убили?

— Надо, чтобы вот у этого толстопузого так было. Его бы сынку поголодать.

Мясник по-бычьи закрутил головой, стащил с головы фуражку, перекрестился.

— Тьфу! Типун вам на язык, идолы проклятые!

Отодвинув мясника, Шапочкин вышел вперед.

— Товарищи, — широко над толпой разнесся его голос, — товарищи, если вы не хотите, чтобы ваши дети голодали, чтобы им не приходилось красть кусок хлеба, рискуя попасть в руки таким вот мерзавцам, смыкайтесь с городскими рабочими. Кто ваши враги? Вот эти разжиревшие мироеды! Откуда их богатство? Все нажито на вас, на вашем труде, поте и крови. Их бы на место этого мальчика, тогда бы они узнали, что такое справедливость и с чем ее едят.

— Правильно! Правильно! — кричали в толпе.

— Агитация, агитация! — завизжал долговязый и быстро исчез в толпе.

— Товарищи! — продолжал оратор. — Я спрашиваю вас, до какой поры мы будем терпеть этот произвол? Скажите, до какой?

Последние слова оратора были почти не слышны. Толпа гудела, кричала.

— Мужики, пора и нам, как рабочим города, всем вместе навалиться на буржуев. Сколько еще будем терпеть? — Это был голос Марии.